Любовь по-санкюлотски

«В стене моей камеры я обнаружил трещину, и, приложив к ней ухо, я услышал голос страдавшего больного. Он спросил, как меня зовут, и я сказал ему свое имя. „О Боже!“ — воскликнул мой сосед и снова упал на кровать, с которой только что встал; я явственно услышал голос Фабра д’Эглантина.

„Да, это я — Фабр, — сказал он мне. — Но как ты очутился здесь?! Так, значит, свершилась контрреволюция?“ Но мы не посмели, однако, более говорить друг с другом, опасаясь, что нас могут услышать и ненависть людская отымет у нас это слабое утешение, поместив нас в другие камеры, поскольку у него была отдельная камера, да и моя была не самой худшей.

Но, мой дорогой друг! Ты не можешь себе представить, что значит находиться в тюрьме строгого режима, не зная за что, так как меня даже не вызывают на допросы. Я не получаю ни одной газеты! Это все равно что жить и быть мертвым одновременно! Это существование, когда чувствуешь, будто лежишь в гробу! Говорят, что человек невинный чувствует себя спокойно и мужественно. Ах, моя дорогая, любимая Люсиль! Моя невиновность кажется мне слабой, когда я вспоминаю, что являюсь мужем, отцом, сыном! Я мог бы понять такое бесчеловечное со мной обращение со стороны Питта или же герцога Кобургского, но как могут поступать так мои коллеги, как может Робеспьер, подписавший ордер на мой арест, как может делать это Республика после всего того, что я для нее сделал?! Это — награда за все мои добродетели и все мои жертвы! Когда меня бросили сюда, я видел Эро-Сешеля, Симона Ферру, Шометта, Антонеля: они менее несчастны! Их не держат в строгом режиме! Я же пять лет заставлял себя жить в ненависти к врагам, рисковал жизнью за Республику, я остался бедным в самый разгар Революции, мне не у кого просить прощения, кроме тебя, моя дорогая Лолотта, и которое, я в этом не сомневаюсь, ты мне дашь, потому что ты знаешь, что сердце мое, несмотря на слабость, всегда было достойно тебя; и эти люди, которые называли себя моими друзьями, провозглашали себя республиканцами, бросили меня в камеру и содержат в строгом режиме, как если бы я был заговорщиком! Сократ пил цикуту, но у него, по крайней мере, была возможность видеться в тюрьме со своими друзьями и с женой.

Насколько же тяжелее быть разлученным с тобой! Самый опасный преступник посчитал бы себя жестоко наказанным, будь он разлучен со своей Люсиль иначе как смертью, которая приносит, по крайней мере, лишь на мгновение боль подобной разлуки. Но виновный никогда не был бы твоим супругом, а ты любила меня только за то, что я был одержим идеей счастья для моих сограждан… Меня зовут…»