Любовь по-санкюлотски

Началось заседание. На трибуну поднялся Сен-Жюст и начал довольно складно осуждать врагов Комитета общественного спасения для того, чтобы добиться поддержки всех членов Конвента. И ему это, возможно, удалось бы, если бы его речь не прервал Тальен. Любовник Терезии громогласно потребовал назвать, кого конкретно оратор имел в виду, и квалифицировал высказывания Сен-Жюста как «низкие инсинуации».

Эта реплика была сигналом к нападению. Поднялся Билло-Варенн и назвал Робеспьера революционером-ретроградом… Когда речь зашла о нем, диктатор выскочил на трибуну. Но его появление там было встречено возгласами: «Долой тирана!», и он не смог произнести ни слова. Тогда на трибуну взошел Тальен и, угрожающе потрясая кинжалом, крикнул:

— Граждане представители народа, я вооружился этим кинжалом для того, чтобы пронзить грудь нового Кромвеля в случае, если у вас не хватит смелости решиться на его арест!

Этот жест, который несколько дней тому назад показался бы безрассудным, наэлектризовал Собрание, встретившее слова Тальена шквалом аплодисментов.

Смертельно бледный Робеспьер попытался было сказать что-то. Обратившись к Тюрьо, сидевшему в кресле председателя, он воскликнул:

— В последний раз, председатель банды убийц, я прошу дать мне слово!

— Оно будет дано тебе, когда подойдет твоя очередь…

— Нет! Нет! — завопил зал. — Долой тирана! Поставить его вне закона!..

Обессиленный, покрывшийся потом, Робеспьер понял, что погиб. Он поник головой, а Собрание проголосовало за его арест.

Тальен облегченно вздохнул. Терезия была спасена!..

Спустя несколько дней Неподкупный размозжил себе челюсть выстрелом из пистолета при неудачной попытке покончить жизнь самоубийством[239], а на следующий день его уже волокли на гильотину…

Так Тальен из-за любви к своей Терезии, которая вышла из тюрьмы 12 термидора, остановил кровавую бойню Революции…

Глава 32 Ревнивая женщина пытается отравить Бонапарта

Гораздо приятнее давать, нежели получать.

Деяния апостолов

Вечером 21 ноября 1787 года под аркадами Пале-Рояля дул ледяной ветер. Молодые особы, которые ходили взад-вперед по этому месту и которых называли, в зависимости от настроения или воспитания, кто развратными женщинами, кто шлюхами, а кто и «отбеливательницами трубок», ускоряли шаг, с тем чтобы согреть «драгоценности», зная, что они могут быть затребованы в любую минуту.

Время от времени одна из них приставала к какому-нибудь прохожему, расхваливая свой товар, предлагая сладострастные развлечения, такие как «собака-сладкоежка», «восточная бабочка» или «японская труба». Эти штучки были в то время в большом спросе.

Соблазненный этим, но не теряя бдительности, мужчина спрашивал цену. Поторговавшись для проформы, он в конце концов позволял увлечь себя на слабо освещенную лестницу, которая вела в какую-нибудь комнатку, где он сполна получал все обещанные ему удовольствия…

Часам к одиннадцати под аркадами осталась лишь одна-единственная девица. Дрожа от холода, она собралась было уже уходить домой, когда из темноты появился молодой лейтенант-артиллерист. Небольшого роста, поджарый и худощавый, короче, ничего привлекательного. Некоторое время он стоял молча, как бы колеблясь, и девица уже начала думать, что это был парнишка, который желал избавиться от своей невинности и проявлял любопытство к любовным занятиям. Она была недалека от истины. Вот уже долгое время этого безбородого и прыщавого офицера мучала зарождавшаяся половая зрелость, и он начал тайно интересоваться этой темой. Он любил слушать рассказы о жизни сводниц, куртизанок и лесбиянок, читать книги о разгульной жизни, искал рецепты сладострастия, а по вечерам записывал в свой дневник все сведения о «воде девственниц», о «пастилках Ришелье, придававших пылу», или о благотворном действии шпанской мухи…

Несмотря на большой интерес к женщинам, он в свои восемнадцать лет был еще девственником и очень от этого страдал.

Но в этих его страданиях повинны были не одни только его непривлекательные внешние данные. Молодой лейтенант имел еще один недостаток: имя. Если бы не звался он Наполеоне ди Буонапарте, то давным-давно познал бы уже радости любовных забав; но едва ему стоило представиться, как девицы начинали дико хохотать.

Поэтому-то он и пришел, испив до дна чашу унижения, тем ноябрьским вечером в Пале-Рояль, чтобы найти одну из этих нежных и скромных девиц, которые умели доставить клиенту удовольствие, не спрашивая, как его зовут…

Желая показать себя мужчиной, он вначале спросил у проститутки о ее профессии, затем с грубостью застенчивых людей поинтересовался, в каком возрасте она лишилась невинности. А уж после этого отправился терять и свою собственную…

Но я полагаю, что лучше дать самому Бонапарту возможность описать эту знаменитую сцену, которую столь исказили многочисленные историки.

«Четверг, 22 ноября 1787 года, Париж. Отель „Шербур“, улица Фур-Сент-Оноре.