Любовь по-санкюлотски

Но вскоре по требованию монтаньяров режим содержания заключенных был ужесточен. Их лишили свиты, а национальные гвардейцы начали вести себя по отношению к королевской семье вовсе нахально.

Когда монархи спускались в садик затем, чтобы дети могли там немного порезвиться, они с содроганием могли прочесть на стенах надписи такого содержания: «Гильотина постоянно в работе, и она ждет тирана Людовика XVI»… «Мадам Вето[124] скоро попляшет»… «Мы сумеем посадить толстого хряка на диету»… Под изображением виселицы была подпись: «Людовик вышел подышать свежим воздухом», под рисунком с изображением гильотины было написано: «Людовик закашлялся» и т. и. Эти грубые выпады пленникам уже приелись, и они на них почти не обращали внимания. Но однажды Мария Антуанетта все-таки содрогнулась: чья-то гнусная рука начертала на стене лестницы: «Надо придушить волчат»…

И с тех пор бедняжка потеряла сон, опасаясь за жизнь детей, и пребывала в постоянном страхе, что у нее отберут дофина…

Бунт 10 августа повлек, естественно, некоторые изменения в расстановке политических сил: благодаря ему Ролан снова получил портфель министра внутренних дел, а госпожа Ролан вновь стала министром…

Находясь в окружении Бриссо, Лантена, Боска, Бонкаля, Дезиссара (влюбленного в нее), она опять повела борьбу за создание Республики, наподобие античных государств…

Она составляла министерские циркуляры, вела беседы, руководила издававшимися министерством газетами, требовала чьей-то крови, возбуждала души друзей, словом, как выразился некий историк, «она любила Революцию, как любовника».

Рост влияния госпожи Ролан не замедлил вызвать сильное раздражение некоторых революционеров. Среди них был и Дантон, который терпеть не мог эту женщину, влияние которой начало ощущаться во всех решениях, принимаемых правительством. Он даже позволил себе произнести в ее адрес несколько грубых шуток, над которыми хохотал весь Париж. До тех пор все ограничивались тем, что говорили, что «супруги Ролан составляли число, в котором жена была цифрой, а муж — нулем». После шуток Дантона дело дошло до более серьезных заявлений. Усилиями Эбера и Марата недружелюбное общественное мнение представляло Манон руководителем министерства внутренних дел, лежавшей голой на софе в окружении пламенных любовников…

Подобное обвинение очень возмутило госпожу Ролан, которая продолжала относиться к физической любви с известным нам отвращением. И она возненавидела Дантона.

Именно с той поры началась эта борьба, имевшая очень серьезные последствия, которой суждено было перерасти в открытую войну между приверженцами идей трибуна Революции и друзьями супругов Ролан.

Глава 17 Армии II года разлагаются войсковыми женами

И на войне есть мирные моменты, это когда мужчины отдыхают от женщин…

Рене Контен

22 июля 1792 года, когда был брошен клич «Отечество в опасности!» и Национальное собрание решило объявить призыв добровольцев в армию, Франция стала напоминать бурлящий вулкан.

Самое большое оживление царило в Пале-Рояле, который в то время был переименован в Пале-Эгалите[125].

Все девицы, торговавшие своим телом в саду, где некогда прогуливался Ришелье, поняли, что формирование свежих воинских частей было для них большой и неожиданной удачей. Они тут же появились в местах, где проходила запись добровольцев, и взглядами знатоков стали разглядывать прекрасных молодых людей, пришедших стать под знамена для защиты Родины.

Смешавшись с толпой зевак, они, рассказывают, обменивались между собой «несколько грубоватыми замечаниями по поводу некоторых физических особенностей отдельных волонтеров и громко хохотали при мысли о возможных удовольствиях, которые они могли бы из этого получить»[126]. На уме у них было только одно: последовать за войсками и выманить как можно больше денег из этих мужчин, которым будет очень недоставать любви.

Пока честной народ выражал свой восторг, глядя, как формировались батальоны бравых молодцов, девицы эти быстренько вернулись в Пале-Эгалите, уложили в котомки свои платья и приготовились отправиться в путь-дорогу… Это их решение огорчило очень многих, и в первую очередь парижан, поскольку никогда до этого мужчины столицы страны не испытывали такой половой лихорадки, как во времена смут.

После каждой перестрелки, каждой публичной расправы, каждой кровавой бойни, по выражению одного автора мемуаров, «стада самцов с окровавленными руками, возбужденные только что совершенными ими убийствами, мчались в Пале-Эгалите для того, чтобы удовлетворить с тамошними потаскухами свое поистине половое безумие». Казалось, запах крови удесятерял половую потенцию мужчин и толкал их к разврату.