Любовь по-санкюлотски

Эти истории, передаваемые вполголоса из дома в дом, не без оснований обеспокоили простые умы, но не помешали сближению нравов республиканцев и «тиранов», которых совсем недавно повергли в прах. И простолюдины начали сомневаться в необходимости перемен…

Скандал, естественно, замяли. Но следы его можно найти в Национальном архиве в записке от 19 термидора:

«Садовник из Фовела, владелец дома, расположенного в Шуази, заявил Бланшу, главному агенту Комитета общественной безопасности, что братья Робеспьер, Леба, Анрио и его адьютанты, Дюма, Фукье, Дидье, Бенуа и Симон из революционного комитета Шуази, братья Вожуа, братья Дюпле часто собирались в его доме в Шуази и предавались там скандальным оргиям»[178].

Если верить этой докладной записке, то Фукье-Тенвиля и Робеспьера можно считать основателями розовых республиканских балетов…

Арест жирондистов вызвал большие волнения по всей стране, и многие люди стали опасаться за судьбу Революции. Это событие вызвало тревогу и посеяло смятение в душе проживавшей в Кане молодой двадцатипятилетней республиканки Марии-Анны Шарлотты де Корде д’Армон, являвшейся потомком сестры Пьера Корнеля, отчего она имела обостренное чутье к трагедии.

Переговорив с некоторыми скрывшимися из столицы жирондистами, она поняла, что именно Марат был виновен во всей этой несправедливости, которая была совершена в Париже, и решила одним прекрасным июльским вечером убить этого «нечистоплотного зверя, заразившего Революцию гангреной».

9 июля она села в отправлявшийся в Париж дилижанс. После двухдневного путешествия она прибыла в столицу и поселилась в гостинице «Провиданс» на улице Старых Августинцев.

Составив в качестве завещания «Обращение к французам», она отправилась в Пале-Рояль, где купила за десять франков нож для разделки мяса, а потом на фиакре поехала на улицу Кордельеров.

Там она позвонила.

Дверь открыла Симона Эврар.

— Я хотела бы увидеть гражданина Марата.

— Он никого не принимает.

— У меня есть для него важное сообщение.

— Друг Народа болен.

И дверь захлопнулась перед самым носом Шарлотты, которая вернулась в гостиницу и немедленно написала следующее письмо:

«Гражданин,

Я приехала из Капа; Ваша любовь к родине заставляет меня предположить, что Вы с удовольствием узнаете о тех прискорбных событиях, которые произошли в этой части Республики. Я буду у Вас к восьми часам; соблаговолите принять меня и дать мне возможность переговорить с Вами. Я смогу этим самым сослужить большую службу Отчизне…»

Отправив по почте это письмо, она дождалась восьми часов и снова отправилась на улицу Кордельеров.

Дверь ей открыла женщина, которая работала фальцовщицей в типографии газеты «Французская республика». Увидев Шарлотту, она позвала Симону Эврар.

— Опять вы, — воскликнула та.

— Я писала гражданину Марату, и он должен меня принять.

Между любовницей журналиста и Шарлоттой завязался спор. В конце концов Марат, работавший в соседней комнате и догадавшийся о том, что речь идет о той женщине, которая прислала ему письмо, крикнул:

— Пусть она войдет!

Шарлотта вошла в комнату и увидела Друга Народа, сидевшего в медной ванне в виде сабо и писавшего на деревянной дощечке.

Граф д’Идевиль в своей книге «Старые дома и новые воспоминания» писал:

«Я как будто вижу ее наяву: вот она стоит, вся дрожа, прислонясь спиной вот к этой самой двери, которую каждый может потрогать рукой. Хотя человек этот и пригласил ее сесть, она не сразу решается сесть на стоявшую перед ванной маленькую стремянку; ее взгляд перехватывает похотливый и нахальный взгляд этого чудовища. Она видится точно такой, какой была в действительности: слегка растрепанные белокурые локоны, выбившиеся из-под чепца, который все носили в то время; под платком бурно вздымается грудь; подол ее платья в коричневую полоску прилип к мокрому полу. Вот она поднимается, говорит, воспламеняется, а в это время глазки гадюки загораются при мысли о новых жертвах, про которые она ему рассказывает. Наконец она наклоняется к нему…»

Точным ударом Шарлотта вонзила нож в грудь Марата.

Журналист, так жаждавший крови других людей, естественно, очень встревожился, увидев, как потекла его собственная.

— Ко мне! — крикнул он Симоне Эврар. — Ко мне, мой милый друг!..

Симона влетела в комнату и наткнулась на Шарлотту, спокойно стоявшую около ванны, вода в которой быстро краснела, и ожидавшую, когда придут ее арестовывать, с тем чтобы потом приговорить к смерти за то, что она избавила Францию от кровожадного иностранца…[179]