Любовь по-санкюлотски

«Вы, несомненно, знаете, дорогая моя София, что в этот самый момент произошло ужасное событие: королеву перевели в тюрьму „Консьержери“, и был принят декрет этого ненавистного Конвента о передаче ее Революционному трибуналу для суда. С этого момента я больше не живу, поскольку жизнь в таких страданиях, какие испытываю я, это не жизнь. Если бы я мог еще действовать, сделать еще что-то для того, чтобы освободить ее, я страдал бы много меньше. Не иметь возможности ничего сделать — это ужасно. Таубе расскажет Вам о той единственной оставшейся у нас надежде и о том, что я просил. Быстрый бросок на Париж — это единственное, что остается сделать. Но я остаюсь в неведении, принят ли был этот план и будет ли он выполняться. О! Как ужасно ждать и ничего не делать. Я отдал бы жизнь за то, чтобы она спаслась, но и этого я больше не могу сделать. Для меня самым большим счастьем было бы умереть за нее, но и в этом счастье мне отказано… Прощайте, дорогая София. Молите за нее Бога и пожалейте Вашего несчастного брата…»

У Ферсена были все основания сетовать. К его дорогой подруге относились очень недостойно.

Послушаем свидетельство человека, которому удалось увидеться с Марией Антуанеттой в ее застенке:

«Комнатка ее была маленькой, сырой и зловонной; в ней не было ни печки, ни камина. Там стояло три кровати: одна для королевы, другая, рядом, для прислуживавшей ей женщины, а третья для двух жандармов, не покидавших комнату даже тогда, когда королеве надо было справить естественные надобности.

Кровать королевы была, как и две другие, деревянной; на ней лежали соломенная подстилка, матрац и шерстяное одеяло; простыни были из грубого серого полотна, как и постельное белье на двух других кроватях; шторы заменяла старая ширма.

На королеве была черная кофта; волосы ее, подстриженные на лбу и сзади, были седыми; она так сильно исхудала, что ее с трудом можно было узнать, и была так слаба, что едва держалась на ногах. На пальцах у нее не было никаких перстней, только три кольца. Женщина, прислуживавшая ей, была из породы торговок рыбой, и королева очень от нее страдала…

Королева всегда ложилась спать в черных одеяниях, ожидая, что в любой момент ее могут убить или отвести на казнь, а посему она постоянно носила траур. Мишони плакал от боли за нее. Он подтвердил мне, что королева потеряла много крови и что, когда надо было сходить в Тампль за черной кофтой и одеждой, которая была нужна королеве, он смог это сделать только после того, как получил на то одобрение Совета…»

Узнав обо всех этих подробностях, Ферсен с отчаянием подумал, что Мария Антуанетта пропала…

Пока швед сетовал на свое несчастье, в Париже шевалье де Ружвиль предпринял попытку спасти королеву. Этот немного безумный человек был уже давно влюблен в Марию Антуанетту и всюду следовал за ней. Он защищал ее во время событий 20 июня и 10 августа и мечтал о том, чтобы доказать ей свою любовь, совершив героический поступок.

С помощью одной богатой американки, госпожи дю Тилель, и де Мишони, одного из администраторов полиции, которому было поручено посещать Марию Антуанетту, он разработал дерзкий план, заключавшийся в том, чтобы пробраться в «Консьержери», переодеть великородную пленницу и вывести ее из тюрьмы под видом прачки.

В начале сентября ему удалось проникнуть вместе с Мишони в камеру королевы. Там он обронил около кровати королевы красную гвоздику, в которой было спрятано письмо. После ухода этих мужчин королева прочитала письмо и сразу же уничтожила его. На другой день она вручила одному из жандармов лист бумаги, на котором с помощью булавки она написала эту фразу: «С меня не спускают глаз, я не могу ни говорить, ни писать».

— Не могли бы вы передать эту бумажку жене тюремщика, — попросила она.

Но жандарм был начеку. Накануне он заметил уловку де Ружвиля и заподозрил, что готовится побег. Внимательно рассмотрев бумажку, он заметил маленькие проколы и прочитал то, что было написано. И тут же отправился доложить начальству о том, что он обнаружил.