Любовь Психеи и Купидона

— О, Судьбы! Неужели вы обрекаете меня на утрату также и красоты? Киферея, Киферея, какое удовлетворение тебя ждет! Когда я появлюсь перед твоими рабынями, они меня прогонят — я стану посмешищем твоего двора. Что я сделала, чтобы заслужить такой позор? Или тебе мало, что я утратила родителей, мужа, богатства, свободу, и ты пожелала отнять у меня единственное благо, которое утешает женщин в их бедах? Неужели ты не могла потерпеть, чтобы годы отомстили мне за тебя? Ведь красота смертных увядает так быстро! К тому же годам приходит на помощь печаль. Но я неправа, обвиняя тебя: причина моего несчастья — я сама, мое неисправимое любопытство, не удовлетворенное тем, что оно отняло у меня благоволение твоего сына, отнимает теперь у меня средство вернуть его. Увы! Твой сын первый взглянет на меня с ужасом и убежит. Я искала его по всему миру, а сейчас страшусь его найти. Как! Мой муж будет убегать от меня! Мой муж, находивший меня такой прелестной! Нет, нет, Венера, ты не дождешься такого удовольствия, и раз мне запрещено прервать мои дни, я уйду в пустыню, где никто не будет меня видеть и окончу свою жизнь среди змей и волков. Надеюсь, кто-нибудь из них окажется достаточно милосердным и пожрет меня.

С этим намерением она бежит в соседний лес, углубляется в чащу и выбирает себе жилищем ужасную пещеру. Единственное ее занятие там — вздыхать и лить слезы; щеки ее запали, глаза провалились; это уже не та Психея, к которой ревновала Венера. Теперь на свете нашлось бы немало и смертных, которые взирали бы на нее без зависти.

Тем временем Амур начал выходить. Он излечился как от гнева, так и от ожога, и больше не помышлял ни о чем, кроме Психеи. Психея составит его единственную радость, он покинет свои храмы, чтобы служить ей, — таково было его решение, достойное любовника. У мужей бывают такие возвраты нежности, но они длятся недолго. Однако Амур был убежден, что его страсти и заботам, которыми он намеревался окружить жену, не будет предела. Он собирался броситься к ее ногам, вымолить у нее прощение и поклясться, что он никогда больше не позволит себе подобных вздорных причуд. Он был поглощен этими мыслями, пока длился день; когда же наступала ночь, он продолжал предаваться им, и они не оставляли его даже во сне. Как только начинала брезжить Аврора, он молил ее привести к нему Психею, ибо фея заверила его, что она вернется из ада. Лишь только вставало солнце, юный супруг покидал постель, чтобы избежать визитов матери, и уходил гулять в лес, который сделала своим приютом прекрасная эфиопка: он считал его самым подходящим местом для любовных мечтаний.

Однажды Психея заснула у входа в свою пещеру. Она лежала на боку, повернув лицо к земле, набросив на него носовой платок, чтобы ее никто не увидел, и из осторожности еще положив на платок руку. Если бы она могла окутаться мраком, она бы сделала и это. Другая рука ее покоилась на бедре; она уже утратила ту округлость, какой отличалась прежде — может ли обладать приятной пухлостью особа, которая питается лишь дикими плодами и омывает слезами все, что вкушает? Но изящество форм и белизна тела остались все же прежними.

Амур заметил ее издали. Он почувствовал трепет, подсказавший ему, что перед ним Психея. Чем более он приближался, тем более укреплялся в своей уверенности: какая другая женщина могла обладать такими изящными формами? Когда Амур подошел настолько, что мог уже рассмотреть руки спящей, он отбросил последние сомнения; правда, его удивила худоба рук, но он находил, что существо, истерзанное скорбью, не может быть в лучшем состоянии. Изумление бога было беспредельным. Что касается его радости, предоставляю вам самим вообразить ее. Влюбленный, которого рисуют наши романисты, провел бы часа два, созерцая предмет своей страсти, но не решаясь коснуться его и потревожить его сон. Амур поступил иначе. Он прежде всего опустился перед Психеей на одно колено и приподнял ее руку, которую затем опустил на свою; после чего, пустив в ход права бога и мужа, запечатлел на ней два поцелуя.

Психея была так утомлена, что пробудилась лишь при втором поцелуе. Увидев Амура, она вскочила, кинулась в пещеру и спряталась в самом дальнем ее уголке, взволнованная и не зная, на что решиться. Состояние, в котором ее нашел бог, его умоляющий вид, поцелуй, жар которого показывал, что это подлинный поцелуй любви, а не любовная игра, — все это придавало ей смелости; но она не дерзала показаться столь черной и обезображенной тому, чье сердце жаждала себе вернуть.

Амур между тем приблизился к пещере; вспоминая об эбеновом лике той, кого он видел, он думал уже, что ошибся, и готов был сурово корить себя за то, что принял эфиопку за свою супругу.