Любовь: сделай сам. Как мы стали менеджерами своих чувств

«Я вообще ее не то чтобы люблю, вы меня поймите правильно. Но здесь что главное — мне с ней удобно. Мы путешествуем иногда, кино вместе смотрим. Она хороший собеседник, я всем доволен. Но планы на будущее мы не строим, нет никаких планов. Мыслей, чтобы съехаться, там, или еще что-то, даже близко нет. И я честно скажу, я не знаю, как бы я поступил, если она заболеет, например, не дай бог, чем-то тяжелым. Потому что для меня сейчас в отношениях главное — комфорт».

«Нет, ну всякое бывало, романтический вайб, там, все такое. Влюбленности были, конечно, но это уже не для меня. Сейчас у меня так: есть секс для удовольствия, есть общение, какие-то общие дела, но с условием, что никто никому ничего не должен. Это удобно, ни у кого нет лишних ожиданий».

«Уже сколько раз я на эти грабли наступала, что ищешь удовольствия, радости, а влипаешь вот в эту привязанность, в чувства, когда все снова как в 19 лет. Я просто не хочу этого больше».

В начале 2020 года я и мои коллеги Владислав Земенков и Юля Лернер задумали и провели серию интервью о современной русской любви с мужчинами и женщинами в возрасте от 20 до 30 лет, жителями российского города-миллионника. Своих собеседников мы просили рассказать о «личной жизни» и собрали ворох историй о переживаниях, о расставаниях и поисках. Интерпретативный анализ этих интервью привел нас к неожиданным заключениям.

Первое — и самое главное — никто не готов говорить о любви.

Говорят об «отношениях», об «агрегатных состояниях личного взаимодействия». О сексе — о нем говорят много, охотно, ничего не скрывают. Часто говорят об «осознанности». «Любовь» же — понятие, использующееся только в двух контекстах: для описания того, что было в прошлом, и для описания того, чего нет сейчас — и не надо, уберите, унесите, с глаз долой, к черту!

Влюблялись «раньше»: в школе, на первых курсах института, когда-то там давно, до того как стал «осознанным», когда «наивно верила, что разбиралась в людях», «пока была фаза экспериментов». В 25, 27, 28, 30 лет уже не надо любви, не надо этого обмана. Любовь плохо заканчивается. От нее остается в шкафу свадебное платье с неотрезанной биркой, долги от перелетов на другие континенты, боль в грудной клетке. Вляпаешься — потом костей не соберешь.

Умный в гору не пойдет. К тридцати любить уже как-то неловко, почти неприлично. «Я бы не сказал, что это прямо какая-то любовь — просто нам хорошо вместе, у нас очень большая глубина взаимопонимания, но не так, чтобы любовь». «Я же не ищу любовь, боже упаси. Просто хочется жить полной жизнью». Эти и подобные формулировки мы слышали от мужчин и от женщин; от тех, кто в паре, и от тех, кто один; от тех, кто снимает комнату, и от тех, у кого частный дом в ипотеке. При всех различиях между ними, на первый план выходит одно: на смену «любви» приходят «отношения».

Разница между этими понятиями — это разница между фундаментально разными языками в описании человеческого опыта. «Отношения» управляемы, контрактны, регламентированы. Любовь непредсказуема, фундаментально несправедлива (даже «зла»), плохо поддается рационализации. Отношения можно артикулировать языком менеджмента, любовь выражается поэтическим языком — включая, ра­зумеется, и его табуированную часть. У любви есть «единственный» и «незаменимый», всегда наделенный именем, прозвищем, секретным словом и тайным кодом. У субъекта «отношений» имени нет — он анонимизирован до общего понятия «человек»: «человек звонит», «человек опаздывает», «у нас с человеком отличный секс»…

Американский философ Алан Блум отмечал еще 25 лет назад: «„Отношения“ — это бледное, псевдонаучное слово, сама невнятность которого делает крепкие привязанности невозможными. Этот способ описания связей между людьми опирается на идею ненадежности наших привязанностей, на предположение о том, что мы представляем из себя отдельные атомы, сбивающиеся в кластеры лишь по прихоти, а не по необходимости, — ситуация, которая делает возможным в лучшем случае лишь обоюдный контракт. <…> Нужно быть совершенно бесчувственным бревном, чтобы говорить о своей самой великой любви как об „отношениях“. Можно ли сказать, что у Ромео и Джульетты были „отношения“?» [60]

Почему же «отношения» так плотно и уверенно вытеснили «любовь» из повседневного языка? Даже самые, казалось бы, сентиментальные жанры — романтическая комедия и реалити-шоу — заговорили языком селф-хелпа, так блестяще освоенным нашими собеседниками, — в то время как «любовь» постепенно превращается в атавизм, в элемент костюмной драмы.

Смена понятий — от «любви» к «отношениям» — является частью глобального культурного процесса, который многие исследователи называют «терапевтическим поворотом», то есть торжеством понятийного аппарата популяризированной психологии как в частной, так и в публичной жизни. Этот понятийный аппарат «предполагает работу над собой, в ходе которой индивидуум обнаруживает свои подлинные эмоции, исследует их и распознает их значение, а затем учится управлять ими», — объясняет Юля Лернер [61].