Любовь: сделай сам. Как мы стали менеджерами своих чувств

Еще один липкий кошмар — это повседневная жизнь, грозящая ежесекундно потерять опору и распасться на волокна. «Ну вы поймите же, — говорит 23-летний Саша, — в России людям только любви не хватало. Тут и так каждый выживает, как может. Когда приходишь домой, хочется только одного — чтобы тебя оставили в покое». Контекст личной жизни — это непрекращающаяся, непрерывная усталость; именно усталость подчеркивается в интервью как едва ли не самое стабильное ощущение от жизни — вопреки чередующимся рассказам о заграничном отпуске, любимых ресторанах и маршрутах городского шопинга.

Этому видимому противоречию есть как минимум два объяснения. Объяснение первое: необходимость испытывать усталость и говорить о ней — это одна из социальных норм неолиберализма. Если ты не устал — значит, ты недостаточно работал, в том числе недостаточно работал над собой. Усталость — экзистенциальное состояние современного человека, потрясенного переизбытком доступной ему свободы, считают некоторые философы и социологи [65]. Подчеркивая свою усталость, мы в то же время подчеркиваем принадлежность к режиму выбора — то есть принадлежность к авангарду человечества.

Объяснение второе: в постсоветских обществах под субъективным ощущением усталости или депрессии нередко скрывается понимание своего гражданского бесправия. Неспособность участвовать в политических процессах даже самого низового уровня ведет к отчаянию самых разных людей, включая и тех, кто не разделяет оппозиционных лозунгов или считает себя лояльными власти [66].

«Отношения» выступают как зона комфорта, как симметричный, аккуратно подстриженный островок покоя в агрессивно настроенном мире, полном насилия и непредсказуемостей. Идеальный любовник этого мира, действительно, уже не Вронский и не Печорин, а совершенно неожиданный персонаж — Илья Ильич Обломов, на пике влюбленности в Ольгу Сергеевну заключивший для себя, что ему «к лицу покой, хотя скучный, сонный; а с бурями я не управлюсь». Любовь — это слишком большой проект, на который уставшему субъекту постмодерна (особенно в его пост­советском изводе) просто не хватает сил.

Девиз Обломова: comfort is queen. Рассказывая о сексе втроем — с двумя девушками, — 30-летний Павел говорит: «Иной раз приятно бывает просто отойти, закурить и посмотреть, как... вроде одна твоя, а другая — просто... ну, не твоя, но красивая девочка, чем-то там заняты... Котейка тут рядом бегает... Господи, как хорошо жить-то, а!» Подобно Обломову, Павел глядит на своих любовниц «с легким волнением, но глаза не блистали у него, не наполнялись слезами, не рвался дух на высоту, на подвиги. Ему только хотелось сесть на диван и не спускать глаз с ее локтей»; «тоски, бессонных ночей, сладких и горьких слез — ничего не испытал он» [67]. Вдова Пшеницына смешивает витаминные смузи; Илья Ильич неторопливо листает Tinder.

Душа современного любовника рвется на зону комфорта: тапочки, котейка, сериальчик, винчик, букинг.ком с мечтой о лете. Однако есть важная деталь: перинный покой Ильи Ильича обеспечивался безусловным самопожертвованием Агафьи Матвеевны Пшеницыной, полным тихих слез радости, которая «полюбила Обломова просто, как будто простудилась и схватила неизлечимую лихорадку» [68]. Быть Агафьей Матвеевной не хочется почти никому (да и Михаил Лабковский не одобряет), а двум Обломовым на одной перине ужиться не просто. Идеология «здоровых отношений» стелет мягко, да жестко спать. Зона комфорта — это зона строгого режима. Здесь живут по своим непреложным понятиям. ***

Понятие первое: не лезь.

«Никаких понуканий, никаких требований не предъявляет Агафья Матвеевна» — на этом принципе держится брак Обломова, этого же ждут от своих партнеров сегодняшние 20+. Надежная дистанция, похоже, в приоритете по отношению к совместному времяпрепровождению — рассказы о том, что такое «удобные» отношения, начинаются именно с декларации границ. «Нам комфортно вместе: она не лезет в мои дела, а я — в ее». «Мы с мужем живем в отдельных комнатах, так удобнее. Когда есть силы, то тусим по вечерам у него, а потом расходимся». «Мне кажется, самое лучшее — это когда люди живут рядом, но по отдельности. Две квартиры на одной улице через дорогу».

Секс и близость сосуществуют рядом, но чаще изолированы друг от друга. Стремление к близости почти не сексуализировано — напротив, оно направлено на достижение максимального покоя. Уважение к усталости партнера (и воспитанная в себе привычка «не приставать») имеет большее значение, чем сексуальное удовольствие. Совместное времяпрепровождение — это нейтральная полоса, на которую выходят, обменявшись сигналами и декларациями о ненападении. «Что значит, ты думала, что я свободен в воскресенье? Это просто твои мысли. Ты — думала. Но я — я ничего не обещал». Фантазия о воскресном завтраке в постели обвиняется в грехе «присвоения» и в нарушении второго основного понятия зоны комфорта: никто никому ничего не должен.

Понятие второе: Никто. Никому. Ничего. Не должен.