Любовь тигра

— Ну чего, чего ты лыбишься? — стонал при встрече со мною он.

— Да сам не понимаю! — виновато говорил я.

Скрипя зубами, он проходил мимо, ибо забрать у меня было нечего, а забрать у меня душу он не решался. Но зато как раз напротив моих окон, на том же этаже жил некто Быков — полугений-полусумасшедший, у которого было что отнять. Окно его постоянно горело в ночи, и часто, вынырнув из сна, я с тоской и завистью глядел на единственное во всем доме его светящееся окно... ведь что-то делает человек, не спит! Почему же это я так пуст? Ведь есть, значит, что делать — окно же не гаснет!

Потом вдруг к этому сиянию добавилось новое: он построил во дворе под окнами длинную стеклянную оранжерею, где стал выращивать гигантские цветы! Оказалось, что они зреют быстрей, если освещать их импульсами — и я часто лежал ночью без сна, глядя на приходящие от оранжереи снизу тусклые, периодические вспышки на потолке. Ведь я тоже когда-то умел «выращивать» цветы! И куда все делось! Даже никто почти об этом и не узнал!

Однажды вспышки вдруг почему-то зачастили, послышался звон. Это сосед мой со своими молодчиками громил оранжерею! Я вскочил. Огромные тени мелькали по соседнему дому. И вот вспышки погасли. Темнота — и тишина. Полный порядок! Раньше сосед со своими дружками с дикими трудами привозили и продавали жалкую, осыпающуюся желтой трухою мимозу... могли ли они терпеть, чтобы безнаказанно под их носом росли роскошные цветы? Ясное дело, нет... Я медленно оделся, спустился в оранжерею. Все было разгромлено, растоптано, но одна лампочка, в самом низу, методично вспыхивала... Идея, дух живы — и никак их не разгромить! Я вдруг почувствовал почти что счастье. Я расстегнул свои брюки... ведь получалось же! Струя, дымясь, зашуршала — я захохотал!

Быков в ту ночь отсутствовал и не ведал ничего — но каково же было изумление громил, когда поутру они увидели, что белыми гладиолусами заросло полдвора!

Это еще что за конкурент? Вычислить было легко — меня взяли на улице, запихнули, отвезли на какое-то их ранчо, вывели на участок сухой земли: «Давай!» — «Нет вдохновения!»

Удар снизу ногой... так, по их мнению, создается вдохновение.

...Помню, когда мы сидели в оранжерее у Быкова, пили чай, «доброжелатели» приговаривали, качая головами... «Ой — дождешься ты, душа грешная! Придут к тебе эти самые... с лампасами... все разгромят!» «А почему — с лампасами-то?» — спрашивал Быков. Объяснялось, что это мода такая у рэкетиров, спортивные брюки модных фирм с лампасами по бокам... Теперь я, согнувшись, видел ноги... Да — брюки спортивные, но без лампасов!

— Почему... без лампасов-то? — пытаясь разогнуться, полюбопытствовал я.

С проклятьями обрушился град ударов. Оказывается, я задел их за живое «лампасами», намекая на их военную выправку... Влип, как курица!

Действительно — гладко выбритый человек, в штатском, но с выправкой, утром вежливо спрашивал у меня, почему же я не хочу помочь «единственной реальной силе нашего общества?»

— Если реальная — так делайте сами!

Вырвавшись, наконец, от них, я в сердцах унесся по фиктивному приглашению в Италию: ряды серебристых масличных крон, ровно «расчесанные» на пологих холмах виноградные лозы... но там мой талант почему-то увял. Во-первых, и без меня там было полно цветов — не просто ярких, но и пестрых, «тигровых»... на каждой улице стеклянные будки, полные цветов... даже в туалетах стояли цветы, что я воспринял, как обидный намек: можешь не стараться, у нас все есть!

Но главное — рядом со мной вдруг появился весьма странный «соотечественник» — якобы происшедший из первой русской эмиграции... но, судя по ухваткам, он был скорее ее виновником, чем участником.

Он был феноменально приставуч (видно, определенные круги «отечества» не забывали меня и здесь). Надо заметить — неплохо угощал, но судя по тому, что всегда забирал с собой счета, расходы эти входили в командировочные... неплохо, надо отметить, угощался под это дело и он сам. Такая работа! Видно, именно по этой стезе он и специализировался — во всяком случае, в винах разбирался в совершенстве. Красное кьянти в оплетенных пузатых бутылках следовало пить, по его словам, только из «первоисточника», то есть во Флоренции; «Спуманте», что означало «дымок», «туман», следовало пить лишь на Севере, в Ломбардской низменности, где этот «дымок» и являлся... «Амаретто ди Саронно» следовало пить в одноименной деревушке недалеко от Милана.

При этом назвался он простым, даже простоватым именем Феофан — видимо, для того, чтобы таким сверхнародным именем усилить мою тоску по родине. Тоску усиливать, однако, не требовалось, она и так душила меня.

— Что ты хочешь от меня? Чтобы я остался? Вернулся?

— Я?.. Ничего! — искренне таращась, восклицал он.

Я думаю, что он не лгал — ему просто нравилась командировка, и чем дольше она затянется — тем лучше.