Любовь тигра

Начались обмены, берег превратился в толкучку. Цены сначала поражали: за пустой стакан — два доллара, за коробок спичек — доллар, за добротный, почти не ношенный костюм — пятьдесят центов!

Потом Дима попался с бутылкой водки. Оказалось, что за это тут положена смертная казнь. Пришлось дать десять бутылок водки, чтобы его спасти. Дредноут наш покрылся мягкой пылью. Нравы опростились. В основном все занимались тем, что с хохотом гонялись друг за другом по мелкой, теплой воде.

Однажды я сидел на палубе в шезлонге, вглядываясь в ровную поверхность океана — не сулящего, кажется, ничего нового. Вдруг я поймал на себе пристальный взгляд. Я резко обернулся: на меня, абсолютно не мигая, смотрела Гуня — в тропическом пробковом шлеме, в светлых шортах цвета хаки, и в таком же кителе-безрукавке. Я долгое время не мог понять: чем же вызван ее надменный, неподвижный взгляд? Ну — известно, что мы с ней больше не дружим — ну и что? Вдруг я увидел зажатый между ее зубами клочок бумаги. Депеша? Я протянул руку — она холодно разжала зубы. Депеша нырнула на палубу. «Поднимай!» Я спокойно, относясь к этому вовсе не как к унижению, а как к гимнастике, нагнулся, поднял. «Вам предписывается срочно зайти к помощнику штурмана». Я, конечно, понимал, что на борту имеются такие «помощники», только не знал, что они почему-то называются помощниками именно штурмана. Внизу, в трюме, на самой непрестижной четвертой палубе я отыскал его каюту. Я постучался. Долго не было никакого ответа, потом послышалось какое-то бульканье, сиплое клекотанье, потом донесся измученный голос: «Зайди...» Я толкнул дверь — она оказалось незаперта. На койке у дальней глухой стены лежал «помощник» с землистым лицом, в полной парадной форме, но босой. Он с трудом приподнял голову и с натугой проклекотал: «А-а... ты!» И снова безжизненно упал. Состояние его нетрудно было понять: небольшой, в общем-то, столик в каюте сохранял следы большого, в общем-то, прошедшего застолья. Опрокинутые бутылки самых экзотических марок образовали разноцветные клейкие лужицы, в которых раскисали, показывая свою внутреннюю сущность, не менее экзотические окурки. Все было, как и положено у нас: окурки заполняли и тарелки, и даже рюмки, а остатки закусок — тонкие копченые кожицы мяса и рыб, огрызки фруктов — находились на полу и на мебели. Кроме того, на креслах и на диванчике я не мог не заметить несколько глянцевых ярких изданий, которые я, как старый специалист, отнес бы скорей к нездоровому сексу, чем к здоровой эротике. Мой цепкий взгляд на эти издания послужил резким толчком, заставившим помощника перейти от сладкой неги к энергичным действиям. Он сбросил свои желтоватые ступни с лежанки — и только пот, внезапно выступивший у него на лбу, а также то, как он, пошатнувшись, уперся в переборку, говорило о том, что ему нелегко. Он мгновенно сгреб все разбросанные красочные издания, задвинул ящик, бледно усмехнувшись (состояние все же заставляло желать лучшего!), махнул рукой.

— А-а-а... так, — небрежно прокомментировал он. — Иногда, для работы... когда психологически надо отвлечь — применяем! — он кивнул на ящик.

В какой такой работе надо «психологически отвлекать» я уж не спрашивал, потому как догадывался.

Первым делом он чуть дрожащей рукой набрал номер.

— Алло, Пахомыч! У меня опять работа, будь она проклята! — он кому-то подмигнул (мне или Пахомычу?) — Так что как бы нам, — он поглядел на стол, — все это дело убрать, а по-новой накрыть? Ну, хоп!

Очень скоро вошел наш судовой буфетчик Пахомыч с подносом. Было накрыто, я бы сказал, с аскетической сдержанностью: кофе, балычок, коньячок. Видно, Пахомыч по оттенкам голоса умел различать важность задачи и соответственно накрывал. Пока он убирал ошметки, стелил свежую скатерть, расставлял — мы деловито молчали. Пахомыч тоже делал свое дело абсолютно безмолвно, головы в мою сторону не повернул и тем более не поздоровался — в прежнем моем качестве он, конечно же, меня знал — но в этом, новом, был должен не узнавать и даже не видеть... Все ясно.

— Ну — давай «краба»! — «помощник» протянул свою пятерню.

Конечно же, официально мы были знакомы, все официально знакомились перед рейсом... тем более и тогда уже лицо его мне показалось откуда-то знакомым... но неофициально. Мы молча тряхнули руки. Он ничего при этом больше не произнес, я тоже... что я мог при этом «знакомстве» сказать? Другого имени, кроме официального, всем известного, у меня не было — да и у него, видимо, тоже.

— Ну... поправимся!

Мы метнули коньяк.

— А ты, что ли, серьезно, Георгич, не помнишь меня? — он вдруг потерся о мою щеку небритым подбородком. — Ну — дело понятное — светиться не надо — но хоть бы подмигнул! — он показал, как это делать.

— Вас... тебя?.. Нет — помню, конечно же... но мы разве...

— Ладно — тут можешь говорить... тут лишних ушей нет! А кто слышит — тот и так знает!

У меня закружилась голова, выступил пот. Покачнувшись, я уперся рукой в переборку не хуже хозяина — словно это я, а не он возглавлял тут прошедшую гулянку.