Любовь тигра

— Так что... не дури! — ласково прохрипел он. — Поддали славно тогда... как Флоренция только уцелела!

Флоренция?!.. Феофан! Так вот откудова я помнил его! Это он тогда «сопровождал» меня, создавая, как это теперь принято говорить, «режим наибольшего благоприятствования» — в основном для себя.

— От кьянти ихнего у меня потом язва была! — он поморщился.

Меньше надо было пить! — подумал я, но не произнес.

— А вообще — я рад, рад, что мы снова вместе! — он потерся об меня подбородком.

Все, оказывается, зависит от того, куда и откуда ты идешь! Для него наша встреча, наверное, относится к числу самых нежных воспоминаний, для меня же — самых суровых!

— Ну, давай! — он поднял фужер по новой. — Тут у нас, вроде, тоже все путем движется с тобой.

— Ну... как же? — пробормотал я. — «Путем»? Но как же это? Ведь все на мели!

— Что и требуется! — он лихо подмигнул.

Я вскочил, ударившись головенкой... Вот как?! Оскорбительно, когда тебе сообщают, что ты будешь выполнять задание, с которым не согласен... но еще оскорбительнее узнать, что ты, оказывается, уже давно его выполняешь!

— Ну... а хорошо разве... что Колун пьет... на рабочем месте? — пробормотал я.

— Чтоб на эту... как ты говоришь (как я говорю!!) мель нас завести... конечно, принимать на грудь немало пришлось... но уж, как мне кажется, слегка он перегибает! Все-таки надо совесть иметь! (оказывается, и в таком деле тоже надо совесть иметь?! Оригинально!..) Может — ты с ним потолкуешь, чтоб он все же поменьше алкал?! Все ж-таки понимать надо: общественные средства! — сказал Феофан.

Выходит, я, бывший демократ (или замаскировавшийся, как он сразу поймет, под демократа), должен поговорить с Колуном совершенно с другого бока, со стороны той «общественности», которая тратит огромные «средства» на то, чтобы посадить нас всех на мель наиболее уверенно? Как-то к этой роли я пока не готов — да и навряд ли когда приготовлюсь!

— Кстати — ты чего у Пахомыча не берешь? — дружески-заботливо поинтересовался он. — Бери, если надо (надо для чего?!) — но уж сам понимаешь — в пределах совести!

Интересно — в пределах чьей? Моей совести — или его? Как это я подметил во время нашей жизни в Италии — эти две совести несколько неодинаковые.

— Ты думаешь — почему я так низко живу? К Пахомычу ближе, — он подмигнул. — Ну ладно — эту хреновину уладили!

...Вообще, я не большой любитель мата, но назвать эту деятельность «хреновиной» — слишком мягко!

— Теперь о деле! — окончательно посуровев, он отодвинул графинчик (кстати, абсолютно уже пустой). — Записей никаких не делать!

...А я, мать честная, даже карандаша с бумажкой с собой не взял!

— О выполнении докладывать регулярно! — поиграв глубокими морщинами, он дал понять, что хоть нас связывают и неофициальные отношения, нашу разницу в чинах все же не след забывать (интересно — в каком я чине?)

— Суть! Ожидается прибытие... короче — сам понимаешь кого! — с той стороны! В покое, как ты понимаешь сам, они нас не оставят! — он встал (будто и не он только что обессиленно лежал, босой и бледный). — Кто, конкретно, такой... под какой будет «крышей» — подробности пока неизвестны... сам кумекай! Ступай!

И снова я, как и всю свою жизнь — не успев даже сказать толком слова, был выставлен! Весь гнев, вся моя решительность к борьбе досталась огнетушителю, красневшему в коридоре.

Самое интересное, что, войдя в свою каюту, я обнаружил в холодильнике дары Пахомыча. Частично я их гневно повыбрасывал в иллюминатор, частично выпил и съел: исключительно для конспирации, что они сразу не поняли, что я против. Выкинутую за борт жратву с дикими истерическими криками стали расхватывать местные чайки.

— Тс-с-с! Тс-с-с! — шипел я им в иллюминатор, прикладывая палец к губам и стараясь, чтобы они это увидели. Даже птицы, черт бы их подрал, служат у них информаторами!

— Брезгуешь? — проницательно усмехнулся при встрече Феофан.

— Такое дерьмо больше не приносить! — рявкнул я.

— Так... а ты чего хочешь? По шестому списку приносим... как положено, — он даже растерялся.

— Ладно... мне тоже пора, видно, карты раскрыть, — проговорил я. — Про «семерку» знаешь?

— Слышал что-то, — задумался он. — Но конкретно ничего нам не говорили...

— Короче — прямую связь прекращаем. Всю информацию — в зашифрованном виде, конечно — через Колуна!

Тут я ничем не рисковал. К тому времени Колун окончательно впал в глубочайшую белую горячку, и вся его речь, в сущности, представляла некий крайне засекреченный шифр.

Несколько дней я с удовольствием наблюдал эту парочку: крайне возбужденного, резко жестикулирующего Колуна с мутным взглядом и поспевающего за ним, вдумчиво склонившего голову Феофана. Вечером он проходил мимо меня молчаливый и озадаченный: видно, шифр оказался непривычно сложным, а «задание» — гораздо более тонким, чем он предполагал.

Но признаться в своем непрофессионализме он не мог, а сложность задачи только вдохновляла настоящего профессионала: во всяком случае, при встрече со мной он здоровался все более уважительно.