Любовь тигра

Думаю, что вишневая косточка была лишь «звонком» — вряд ли тогда уже понадобилось меня забирать... А как же прочие ужасы, социальные страдания... так и останутся непознанными?.. Негоже, негоже! Пусть сначала помучается, увидит все во всей красе... куда торопиться?!

Сразу — смерть?.. а как же — тюрьма? Человек должен измучиться, отравиться жизнью — потом уже только можно преподносить ему главную, самую великую неприятность... Иначе — не тот эффект... что же это за жизнь (и смерть)?

Все, поэтому, двигалось как положено: надо пхнуть человека по всем углам, чтобы в конце концов показать пятый, самый последний, самый темный и страшный угол.

Булыжники, тяжелые ржавые болты, бутылки укладывали мы на подоконнике второго этажа лестницы, ожидая нападения парней из соседнего, враждебного нам восьмого дома. Кто-то — с наиболее суетливой душой — даже принес и положил рядом с кучей тяжелую медную гирю от часов, наполненную, как потом оказалось, тяжелым песком. Все одобрительно-лихо заговорили, увидев гирю — но на самом-то деле, понятно, у всех похолодело внутри... я тоже глядел на этот склад на границе небывалой, пугающей, нереальной и в то же время уже почти готовой страшной жизни, из которой — было ясно — к спокойствию и сохранению в целости зубов и глаз уже не придешь... Неужели эта тропка только одна?

Не помню, как я ушел, оказался дома, взял дрожащей рукой какую-то книжку...

А вот — преддверие тюрьмы: прорыв в соседний дом на склад, торопливое хватание алюминиевых трубок разной длины... сколько давали тогда за хищение социалистического имущества?

Влияние улицы? Конечно — а чье же еще? Родители на работе, судьба твоя еще во тьме, даже догадок еще нет — так, видения... за что же держаться? Рядом небрежные, авторитетные твои приятели, единственные люди, с которыми ты как-то связан на земле — почему-то уверенные (или неуверенные?), что поступать следует именно так.

Потом — занятие уже как бы волнующее, как бы уже азартное, вызывающее замирание — и удовольствие, и поэтому, наверное, весящее больше...

Мы, переглядываясь, чертим извилистые трассы по асфальтовой площади барахолки, среди высоких спин, потом кто-то один из нас — по вдохновению! — небрежно приближается к ряду радиопринадлежностей — они разложены на клеенках на земле... что-то марсианское есть в этих тускло сверкающих цилиндрах — страх, риск, похолодание рук кажутся вполне соответствующей компенсацией за эти штуки... и вот я приседаю на корточки... с колотящимся сердцем, обреченно зная уже — что распрямиться просто так, ни с чем — позорно. Шершавый, цепляющийся цилиндрик с никелевым торчащим колпачком — лампа 2Ж2М, или прозрачная башенка — с целым проволочным блистающим городом внутри — лампа 5Ц4С — в твоем кулаке... сидишь некоторое время на корточках, словно бы приучая птенца к своему кулаку... потом медленно поднимаешься (тут уже можно тебя сажать в тюрьму), потом делаешь несколько механических шагов... опускаешь лампу в карман. Толпа друзей немо набрасывается на тебя, тихо треплет — словно глухонемые, забившие гол! Как тонка была пленка, отделяющая тебя от гибели, как долго рядом с твоей, вместе с твоей шла тропинка, ведущая во тьму!

И снова — среди бесконечного теплого лета — вдруг стена тьмы, отсутствие дыхания, всхлипы, ты все реже выскакиваешь из привычной уже тьмы на расплывающийся перед глазами свет, все дальше от тебя приятели на берегу, не подозревающие ни о чем... вынырнешь ли ты в следующий раз?

Но и это еще примерка, прикидка — жизнь еще не показала тебе всех «чудес», чтобы так вот запросто, за здорово живешь, отпускать!

Ты вдруг с острой тревогой понимаешь, что о смерти так уж много думать не стоит — какой толк, да и близость к тюрьме уже как-то не холодит — надоело таскаться по барахолке, детская игра! Все ясней и тревожней другая опасность — бессмысленной, неменяющейся жизни... ведь так вот и проживешь, в этом облезлом дворе, и состаришься, все горестнее сознавая неудачливость. Так и будет — вот что ужасно! А куда ты денешься? Вот они взрослые — перед тобой... ну — отец-мать ученые, много зарабатывают... а ты-то... ты-то... в основном с теми, кого уже видишь старыми и ободранными, жалко-агрессивными в день получки, как их отцы. Что?.. Куда?

С торопливым ужасом понимаешь — что подняться не так уж просто, что раз за разом твою голову будут грубо прижимать книзу — «Ты-то еще куда?» — и, может быть, так и будет всегда, ты не нужен, обречен на мусор?!

Мы, подбадривая друг друга, приходим в роскошный, ослепительно-белоколонный Дворец пионеров.

— Вы куда?

— Мы в кораблестроительный! — говорит курносый, веснушчатый Игорь Ефремов, и я, видя его и ощущая себя, трусливо понимаю: мы хотим невыполнимого... вон из-за двери какие уверенные голоса!

— Все уже... больше не берем! — говорит руководитель, рассеянно отворачиваясь.

Точно! Чутье не обмануло меня! Свободны дороги только вниз! Я уже было ухожу... потом возвращаюсь.

— А куда вы... посоветуете нам?

Слава богу — руководитель не злодей, но равнодушен, равнодушен абсолютно, просто не видит нас, стоящих внизу!