Любовь в Серебряном веке. Истории о музах и женах русских поэтов и писателей. Радости и переживания, испытания и трагедии…

Всемогущий, ты выдумал пару рук,
сделал,
что у каждого есть голова, —
отчего ты не выдумал,
чтоб было без мук
целовать, целовать, целовать?!

Я думал – ты всесильный божище,

а ты недоучка, крохотный божик.
Видишь, я нагибаюсь,
из-за голенища
достаю сапожный ножик.

Крыластые прохвосты!

Жмитесь в раю!
Ерошьте перышки в испуганной тряске!
Я тебя, пропахшего ладаном, раскрою
отсюда до Аляски!

Кстати, сначала поэма так и называлась «Тринадцатый апостол», но это название стало первой жертвой цензора. Маяковский писал: «Облако вышло перистое. Цензура в него дула. Страниц шесть сплошных точек». Позже в предисловии ко второму изданию он рассказал эту историю более подробно: «Когда я пришел с этим произведением в цензуру, то меня спросили: „Что вы, на каторгу захотели?“ Я сказал, что ни в каком случае, что это ни в коем случае меня не устраивает. Тогда мне вычеркнули шесть страниц, в том числе и заглавие. Это – вопрос о том, откуда взялось заглавие. Меня спросили – как я могу соединить лирику и большую грубость. Тогда я сказал: „Хорошо, я буду, если хотите, как бешеный, если хотите, буду самым нежным, не мужчина, а облако в штанах“… Люди почти не покупали ее, потому что главные потребители стихов были барышни и барыни, а они не могли покупать из-за заглавия».

Просто удивительно, почему мысль о цензуре не пришла в голову ни Маяковскому, ни Брикам, никому из их друзей, до того как они встретились с цензором. Все же они тогда были еще очень молоды.

Улица надежды

В итоге Брик издал не только ставшее «перистым „Облако“», но и новую поэму Маяковского, уже всецело вдохновленную Лилей и ей же посвященную, – «Флейта-позвоночник», и в придачу – альманах «Взял». Лиля пишет: «Володя давно уже жаждал назвать кого-нибудь этим именем: сына или собаку, назвали журнал. В журнале печатались: Маяковский, Хлебников, Брик, Пастернак, Асеев, Шкловский, Кушнер».

Когда Маяковского все же призывают в армию, Брик устраивает его в ту же автомобильную роту, в которой «служит» сам, не уезжая из Петрограда. Маяковский поселяется недалеко от Бриков. Они – на Малой Итальянской, в 1902 году переименованной в улицу Жуковского, он – на Надеждинской, которая после его смерти станет улицей Маяковского.

Здесь они знакомят своих друзей (Василий Каменский делает предложение Эльзе и получает отказ), здесь вместе справляют праздники.

О.М. и Л.Ю. Брики и В.В. Маяковский

«Новый, 16-й, год мы встретили очень весело, – вспоминает Лиля. – Квартирка у нас была крошечная, так что елку мы подвесили в угол под потолок („вверх ногами“). Украсили ее игральными картами, сделанными из бумаги – Желтой кофтой, Облаком в штанах. Все мы были ряженые: Василий Каменский раскрасил себе один ус, нарисовал на щеке птичку и обшил пиджак пестрой набойкой. Маяковский обернул шею красным лоскутом, в руке деревянный, обшитый кумачом кастет. Брик в чалме, в узбекском халате, Шкловский в матроске. У Виктора Ховина вместо рубашки была надета афиша „Очарованного странника“. Эльзе парикмахер соорудил на голове волосяную башню, а в самую верхушку этой башни мы воткнули высокое и тонкое перо, достающее до потолка. Я была в шотландской юбке, красные чулки, голые коленки и белый парик маркизы, а вместо лифа – цветастый русский платок. Остальные – чем чуднее, тем лучше! Чокались спиртом пополам с вишневым сиропом. Спирт достали из-под полы. Во время войны был сухой закон».

Николай Асеев пишет: «Он выбрал себе семью, в которую, как кукушка, залетел сам, однако же, не вытесняя и не обездоливая ее обитателей. Наоборот, это чужое, казалось бы, гнездо он охранял и устраивал, как свое собственное устраивал бы, будь он семейственником. Гнездом этим была семья Бриков, с которыми он сдружился и прожил всю свою творческую биографию».