Любовь во время карантина

– Эраст, – сказала Катя. Я натянула повязку ей на глаза, потом надела на нее наушники, так что она стала походить на смешную безглазую чебурашку. Сама я села в кресло рядом с кроватью, так что между мной и Катиной голой пяткой оказался стул, на котором раньше лежали наушники. Там же я оставила свою чашку с чаем, Катину книжку и телефон, с которого я собиралась проигрывать Кате музыку. Сев в кресло и накрывшись пледом, я взяла со стула телефон и включила первую песню.

– Тише! – крикнула Катя, и я поскорее убавила звук. Лицо у Кати сделалось расслабленным и недоверчивым. Из-за повязки мне не было видно ее глаз, но я представляла, как бы она щурилась, если бы могла на меня смотреть.

Судя по тому, сколько успело пройти от песни, у нее в ушах звучало сейчас что-то из строчек:

Пошел солдат в глубоком горе
На перекресток двух дорог,
Нашел солдат в широком поле
Травой заросший бугорок.

Эту песню я добавила в плейлист, потому что вспомнила, как мы с Катей ездили в Венгрию и там она купила себе футболку с фотографией музея Людвига на груди. Я ей сказала: «И на груди ее светилась медаль за город Будапешт».

Катя посмотрела на меня как на дуру. Я посмотрела на нее как на дуру.

«Это из песни, – сказала я, – Марк Бернес, “Враги сожгли родную хату”».

«Я ее не знаю», – сказала Катя. Я пообещала ей потом поставить, но руки не дошли – нам слишком много всего нужно было сделать вместе, и времени на то, чтобы слушать музыку вдвоем, просто не оставалось.

Из той же поездки была и вторая песня из плейлиста. Мы пошли ночью в клуб и неплохо проводили там время, пока к Кате не начал приставать какой-то хмырь, который на ломаном английском пытался предложить нам обеим выпить. Нам не хотелось ни пить, ни говорить на собственном ломаном английском, поэтому, когда хмырь отвернулся, я бросила: «Бери шинель, пошли домой».

«А?» – переспросила Катя. Наши куртки оставались в гардеробе, который располагался на противоположном от входа конце зала, и, прежде чем выйти на улицу, нужно было их забрать. Оказалось, что и Булата Окуджаву Катя никогда не слушала.

Я посмотрела, как в телефоне закончилась «Хата» и началась «Шинель». Мне надо было браться за книгу, но хотелось еще немного посмотреть на Катю. Она чуть-чуть улыбалась – наверняка догадывалась, что я на нее смотрю. Эта улыбка всегда сводила меня с ума. Мне нравилось смотреть, как Катя читает, улыбаясь книге, или как она пытается меня сфотографировать, при этом стараясь на меня не засматриваться. Ее лицо в такие моменты было совсем счастливым.

Мы познакомились три года назад, на протесте на Тверской, и я сначала заметила ее улыбку, а потом уже и все остальное. Я была с друзьями, но сразу стала пробиваться через толпу к Кате, которая пыталась встать на цыпочки, чтобы заглянуть за полицейские ограждения. Было очень солнечно, кружилась голова, и мне показалось, что нужно обязательно подойти к этой девушке раньше, чем ее утянет в толпу.

Катя тоже меня заметила, только не подала виду. Потом она сказала, что про себя назвала меня Иглой, в честь революционерки из книги. А я, увидев ее, подумала про «Би-2»:

Она всего лишь улыбка и взгляд.
Она уходит и не вернется назад.

Эта песня, песня «Она», тоже была в плейлисте, на шестом месте – за песнями про автозак, про наше первое свидание и наш первый поцелуй.

В автозаке мы оказались через пять минут после знакомства – стояли не в том месте не в то время. Там было жарко и довольно весело – и все, кроме Кати, пели песню про стены:

Давай разрушим эту тюрьму!
Здесь этих стен стоять не должно!
Так пусть они рухнут, рухнут, рухнут!
Обветшавшие давно.

Катя кивала не в такт и выглядела очень счастливой. Мы сели рядом, и она почти сразу взяла меня за руку.

«Ты знаешь эту песню?» – спросила я.

«Не-а, – сказала Катя. – Она известная?»

Мне оставалось только покачать головой.

И вот мой телефон медленно подходил к «Стенам» Аркадия Коца. На кровати Катя чуть нахмурилась, как будто пытаясь столкнуть бровями повязку с лица.

За «Стенами» шла «Крошка моя» «Руки Вверх». На первое свидание мы с Катей пошли в кино на фильм, в котором была сцена, где герой пишет с фронта письмо своей невесте, уже нашедшей себе нового жениха. Я придвинулась к Кате и прошептала: «Крошка моя, я по тебе скучаю. Я от тебя письма не получаю».

«Ой, я тоже по тебе скучаю», – Катя схватила меня за руку и крепко ее сжала, как будто мы не виделись тысячу лет. Я улыбнулась ей, и она тоже улыбнулась, так что мне захотелось прижать ее к себе и никогда не отпускать.

Не знаю, почему мы тогда не поцеловались. Наверное, потому что я сглупила и сказала: «Не забуду ночи при луне и твою улыбку».

Катя засмеялась, и на нас сразу шикнули сзади.