Любовь Втроем

Быстро, профессионально и не желая ничего на этот раз "подождать и проверить". К нынешней антисемитской советской власти они давно уже ассимилировались, вырыли себе какие-то ходы и лазейки, научились не сдавать детей в армию, записывать их разными другими народами, для тех, кого не удавалось записать в хороший народ, нашлись какие-то институты, про которые было известно — что туда БЕРУТ, да что говорить — все было хорошо и спокойно.

И вдруг эта власть зашаталась. Ясно было, что она рушится. И чего будет? Непонятно…

— Будет фашизм… Вы знаете, что я вам скажу? Будет фашизм! Это — Германия зз-го года!

В Румянцевском садике собирались "памятники". Вид у них был довольно жалкий: какие-то некрасивые мужчины маленького роста, женщины с увядшими лицами. Они собирались вокруг памятника генералу Румянцеву. Произносили надрывные речи о носатых жидовских дьяволах. Сзади за деревьями образовывался второй круг — памятник окружали молодые евреи. Нет, это больше не были худосочные мальчики со скрипочками и цыплячьими шейками. Вместо скрипочки уже давно был контрабас, чтоб не сказать — отбойный молоток, и размер воротничка не меньше 52-го. Они мрачно слушали. Было и третье кольцо: за евреями располагались менты. Их дело было маленькое: когда начиналась драка — всех сразу же разогнать на хрен. Никого не забирать — просто разогнать и все. Понятное дело — так неинтересно, поэтому драки начинались редко, но они начинались всякий раз, когда евреи вступали, пытались вступить в полемику с "памятниками", поэтому чаще всего они просто стояли и слушали молча и, казалось бы, пугающе, но нет, выяснилось, что напугали все же не они, а их.

— Это Германия зз-го года…

— Чушь какая! Какая-то "Память", какие-то уебки, да над ними даже менты смеются! И потом Америка никогда не допустит…

Перед 33-м годом был 27-й…

"Дорогая Гута! У нас происходит что-то невероятное: Боря сошел с ума. Он целыми днями твердит, что эти хулиганы не сегодня-завтра придут к власти и будут нас убивать! Убивать! Ты представляешь? Вот эти, над которыми все смеются, их все ненавидят, их выкидывают из всех пивных. Они сумасшедшие, и это каждому ясно. Я ему говорю, что Европа никогда не допустит. Но он — тоже сумасшедший. Он требует, чтоб мы немедленно все бросили и ехали в Цинтинати к Марку. Ты знаешь, я водила его к психиатру, это натуральная мания преследования. Мы только что переехали, я сделала кухню. На кафедре его обожают. Хочет все бросить — дом, учеников… Германию — которая так нас обласкала, стала нам домом… Куда мы поедем, без английского, без связей… только из-за его бредовой идеи. Но, наверное, придется — у него началась настоящая депрессия, я понимаю, что он болен, ничего не могу сделать… в кухне положили такой кафель… только-только зажили по-человечески…".

Уехали, уехали, не волнуйтесь. Тогда же и отвалили в 27-м. А письмо это мы читали вслух в одном московском доме в 87-м…

"…Помнишь Сара, я открыл свой первый магазин в Киеве? Чудный был магазин. А потом пришел Петлюра, и нам пришлось бежать… помнишь в Петрограде — мою бакалейную лавку при НЭПе? Да… а потом, слава богу, успели добраться до Риги. В Риге тоже ведь неплохо устроился, начал дело, а в тридцать девятом опять пришлось ноги уносить. В Париже, помнишь, как хорошо все шло поначалу… открыл мастерскую… Пришли наци, опять мы побежали… Вот сидим теперь в этом Бруклине… Вот я и думаю… И что ты думаешь? Я вот думаю, Сара… Тебе не кажется, что ты приносишь мне несчастье?".

В промежутке между Свободой, Равенством, Братством и Голодом, Холодом, Разрухой и Безработицей раздается Скрип Телег.

Скрип телег прокатился над Питером в очередной раз. Это был настоящий Исход целого племени. С детьми и синеглазыми полонянками в обозе. Увезли много красивых женщин. Много книг. Несколько контрабасов.

Эвакуация. Можно сказать позорное отступление с завоеванных территорий.

Ну, понятно, ведь мы — потомки выживших. Того самого Бори, который "сошел с ума". Той самой Сары, "которая приносит несчастье". Все мы нынешние — дети этих Сар и Борь. От всех остальных не осталось детей. Дети выживших не стали проверять, это Германия 33-го года или какого другого. Они начали паковаться. Валим отсюда, ребята.

Валим, все валим.

Паковалась Людочка со своим пытчиком, паковались санитарные врачи и ресторанные таперы, паковались папы Юли Рувинской, Юли Дубинской, Юли Городецкой, Юли Каменецкой… А Любочка-то Куни уже давно была в Финляндии, замужем за шведом.

Пакуемся, ребята все пакуемся. Покупаем часы "командирские" и баночки с икрой…

Ездим друг к другу уговаривать стариков. По очереди — ты моих стариков, я твоих. Стариков, у которых все какая-то чепуха: то Родина, то Пискаревское кладбище, то любимый город. Старики — они все такие, вот и в Чернобыле до сих пор, говорят, живут. "А что радиация — ее ж не видно, а растет все хорошо!".

Но тут-то вроде все уж видно: вот забор — вот свастика на нем.

Валим, валим, отсюда по-быстрому…

— Евреи не отступают!

Это кричит Антон — маленький гордый петушок.