Любовница коменданта

Один из наших людей колотил по дверям камер, пока их отпирали. Пятеро полуодетых мужчин вышли из своих камер и присоединились к грузному мужчине. Они поправляли подтяжки, терли глаза, тревожно переглядывались друг с другом и с опаской поглядывали на нас.

— Зепп, дружище, — спросил один из них с недоуменной улыбкой, — что, черт возьми, происходит?

— Фюрер приговорил вас к смерти, — объявил командир нашей группы, щелкнув каблуками и подняв руку в приветствии.

— Хайль Гитлер!

— Мой фюрер… Мой фюрер…

В каменном коридоре прогремели выстрелы, и тела несчастных рухнули на грязный пол. Один из них зашевелился и застонал.

— Фон Вальтер, как вас угораздило промазать, стреляя с такого близкого расстояния?

— Я не промазал.

— Говорили, что вы один из лучших стрелков.

— Так оно и есть.

— Пристрелите его. Я хочу, чтобы все было чисто. Для этого вас сюда и послали. Поняли?

Я понял. Одна ошибка — и всему конец. Я не собирался делать ошибок. Партия была смыслом моей жизни. Моей судьбой. И ничто не могло ее разрушить. Ни плохо работающие печи, ни обваливающиеся трубы крематория, ни пули снайпера, ни краденые гранаты, брошенные в мой автомобиль. Ничто и никто.

— Значит, твоего шурина восстановили в партии? Как ему это удалось?

— Мне надоело выслушивать стенания своей сестрицы, — сказал Дитер, подливая себе шампанского. — Пришлось напомнить одному человеку, что он мне кое-чем обязан.

— И тем не менее ему поручили возглавить операцию по очистке гетто.

— Ну и что?

— Это унизительная работа.

— Я не знал, что тебе когда-либо приходилось испытывать нечто подобное.

— Было дело, — сказал я. — Жуткая работа.

— Почему?

— Наши люди напоминали стаю голодных волков. Они вели себя как звери. Только в отличие от зверей орудовали не клыками, а топорами и штыками. Нет уж, такая работа не по мне.

— Мой шурин получает за эту работенку в порядке поощрения двести пятьдесят граммов бренди. Ежедневно.

— Не стоит того.

— Правда?

— Во всяком случае для меня.

— А я бы согласился за стакан бренди, — сказал Дитер. — Даже за полстакана.

— Я не могу, Ильзе. Я занят. Мне сейчас не до игр.

— Но мама велела нам идти к тебе, — возразила Ильзе.

Она была в пижаме и тапочках. Одной рукой она прижимала к себе куклу, другой держала за руку Ганса.

— Мама сказала, что мы мешаем ей готовиться к приему гостей.

— Хорошо, но при чем здесь я?

Ильзе пожала плечами.

— Мама сказала: «Идите поиграйте с папой».

— Я не могу сейчас с вами играть. У меня много работы.

— А мама сказала, что ты с нами поиграешь.

— Ладно. Условимся так: вы с Гансом будете тихонько играть с куклой вот здесь, около моего стола.

— А ты будешь играть?

— Нет. Мне нужно поработать. Но вы можете играть здесь, рядом… Пока я буду работать. Это все равно, как если бы мы играли вместе.

Ильзе с куклой и Гансом подошла к моему креслу. Ганс вытащил изо рта палец и откусил кусочек пряника.

— Ну вот и хорошо. Располагайтесь здесь и играйте со своим пупсиком, пока я закончу работу.

— А зачем приходят гости? — спросила Ильзе, прислонившись к ручке кресла.

— Мы устраиваем обед.

— Какой обед? — спросила Ильзе. — Деньрожденный?

— Нет, просто обед.

— А почему нам нельзя обедать со всеми?

— Потому что в это время вы уже должны спать. Ганс, отойди оттуда.

— Я не хочу спать, — сказала Ильзе. — Я уже большая и могу лечь позже. Я старше Ганса. Почему мне нельзя побыть с гостями?

— Ганс, отойди оттуда!.. Это обед для взрослых, Ильзе, а ты еще не взрослая.

— Ты разрешил мне не ложиться, когда…

— Ганс!

Я поднялся из-за стола. Малыш стоял перед девушкой. Я взял его на руки.

— Ильзе, отправляйтесь-ка наверх.

— Но ведь мама велела…

— Скажите маме, что я очень занят и не могу с вами играть.

— Но ведь…

— Идите. Мне нужно работать.

Я все время работал. Нередко допозна. А бывало, что и до утра. Честно говоря, в ночные часы мне хорошо работалось, потому что никто меня не отвлекал. Я сидел за столом при свете лампы и работал. Порой целые ночи напролет.

Когда работа стопорилась или мне не удавалось подобрать нужное слово, я снимал свой перстень в виде серебряного обруча с изображением черепа и выгравированным под ним словом «heil» и перекатывал его в левой ладони. Я рассматривал надпись на его внутренней стороне. Прикасался кончиком пера к глазницам черепа, водил по скрещенным костям, выступающим из-за его оскала, по выгравированным на металле буквам. И слова, которые я искал, приходили на память. Я снова надевал перстень на палец. И видел девушку, смотревшую на меня.

— Кстати, о женщинах, — сказал Дитер, взглянув на девушку. — Ты давно уже не упоминал о Диане. Что с ней?

— Она вышла замуж, — ответил я.

— Замуж? Не может быть!

— Да.

— Когда же это произошло?

— В феврале. Как раз перед воздушным налетом.

— Неужели она все-таки вышла замуж? После всего, что ты для нее сделал? После вычетов из твоего жалованья в пользу «Лебенсборна»?

— Она сказала, что ей нужен рядом близкий человек.

— И ты не пытался ее остановить?

Я пожал плечами.

— Я узнал об этом постфактум. Кроме того, она пригрозила рассказать обо всем Марте, если я захочу ей помешать.