Любовница Президента

Красивый, совсем юный, в сравнении с Айсбергом. Девчонки перед ним задницами вертели, особенно Лошадь Саша. Наша местная звЯзда. Здоровый, мощный в плечах, с коротковатым, курносым носом, слащавой физиономией, непослушной челкой и наглыми телячьими голубыми глазами. Всегда самоуверенный, считает себя неотразимым и не принимает отказов. Точнее, не принимал. Со мной пришлось. Но мне нравилось, как он на меня смотрит. Нравилось вызывать в ком-то столь сильный интерес. Нравилось с ним заигрывать, флиртовать и воображать, будто я свободна и вольна делать все, что мне хочется. Например, закрутить роман вот с этим парнем. Гошей. Просто, потому что он симпатичный…просто, потому что я не знаю, как целуются другие мужчины. Тогда как у Айсберга есть его Мила…беременная Мила, которую он трахает по пятницам.

Здесь я начала понимать, что на самом деле не в деньгах счастье… а в их количестве. И нет счастья в шалаше. Все это полный бред. По-настоящему человек счастлив, когда он свободен. А свободу дают только деньги. И мне нравилось, как легко быть неотразимой красавицей, имея крупную сумму на мелкие расходы.

Перед окончанием курсов преподаватели устроили выпускной. Несмотря на то, что в конце лета мы все равно все встретимся. Это была первая вечеринка, куда я поехала за долгое время, при этом не спрашивая разрешение у Айсберга. В институт он отпускал всегда с охраной и особо не интересовался, что там происходит.

— Чем бы дитя не тешилось, лишь бы не вешалось.

Это тоже сводило с ума. Как будто ему все равно, как будто он считает, что я никуда от него не денусь. Его вечная подстилка, тряпка, шлюха.

Именно поэтому влюбленный и сходящий с ума от похоти Гоша так нравился мне. Я не была для него шлюхой и подстилкой. Он смотрел на меня, как на божество.

А я…я любила и проклинала Айсберга и понимала, что никто и никогда не вознесется на ту высоту, с которой мой палач так успешно мною манипулировал.

Возможно, всего бы того…что последовало после этой вечеринки и не произошло бы, я…наверное, я не натворила столько глупостей и за это не была казнена с особой жестокостью…Но я снова увидела ее по телевизору в интервью. С ее животом, улыбкой до ушей и вот этим вот «а мой Петя»…Ее. Сука, Петя. Да…он ее, и моим никогда в жизни не будет. Со мной только, как с собакой, как с последней бл*дью. Ведь за этот месяц ничего не изменилось. Он, как и обещал, — приезжал, трахал и уезжал, или меня привозили к нему. Ни о чем не разговаривал, ничего не спрашивал. Стало еще хуже, чем было, и я его за это люто ненавидела. За свои ежедневные слезы, за свою адскую боль.

Вечеринка по окончании курсов проходила в кафе в центре города. Когда я одевалась туда в бархатное бордовое платье, усыпанное очень мелкими стразами с сетчатыми рукавами и открытой спиной, Эллен подошла ко мне и внезапно взяла меня за полуголое плечо.

— Что бы ты не задумала, откажись от этого прямо сейчас.

— От чего отказаться? — и посмотрела на нее, облизывая ярко-алые губы кончиком языка.

— Быть беде, если не остановишься!

— Какой беде? Его три дня не было. Он с НЕЙ за границей. Ему не до меня.

— Послушай меня, Мэри, быть беде! Услышь…я хорошо его знаю. Не делай то, о чем будешь невероятно сильно жалеть.

Глава 12

Сомнения во мне поселила, и я почувствовал эту легкую тварь-надежду. Подлую, хрупкую. Она шевелится, оживает, и я раздумываю, раздавить ли ее в зародыше или дать расти, крепнуть. Мне б хотя бы за что-то уцепиться. За какой-то обрывок нити потянуть и начать распутывать клубок, если он есть. И я лихорадочно скрюченными пальцами шарю, но не нахожу ничего.

(с) Ульяна Соболева. Паутина

Она думала, он не узнает. Думала, сможет вертеть своей округлой задницей и флиртовать с конченым недоноском, перетрахавшим весь универ. Гоша, бл*дь.

Сынок известного владельца стоматологических клиник «Белый витязь». Клиник, в которых лечится элита столицы. Но, как любил говорить Петя словами Ришелье из знаменитого фильма «Три мушкетера» — «Нет такого народа, который нельзя посадить в Бастилию». Нет такого человека, которого нельзя поставить на колени. Нет такого человека, которого не может поставить на колени Батурин.

Да, Петр понимал, что рано или поздно все эти Гоши начнут появляться в ее жизни, но не понимал, что его самого ждет в такие моменты. Это не ревность. Ревность слишком банально, слишком мелко. Ревность — это всего лишь набор букв, ничего не значащих по своей сути. То, что он ощутил, было черной, непроницаемой пеленой адской ненависти. Она, как живой организм, заволакивала его сознание и лишала разума. Он переставал быть человеком, он сам чувствовал, как все человеческое вдруг полностью исчезает и просыпается дикий, злобный зверь.

— Нарой мне все, что можно на Карпова.

— Какого Карпова?

— Стоматолога.

— Того Карпова? Серьезно? Это самый лучший врач столицы!

— Я хочу, чтобы этот врач ползал на коленях и блевал кишками.

— Зачем?

— Я так хочу. А точнее, хочу, чтобы блевал его сын…

— Подожди, это ты о Георгии? Тот, что учится в «юрке»…там же, где…