Любовные и другие приключения Джиакомо Казановы, кавалера де Сенгальта, венецианца, описанные им самим - Том 1

— Сударь, вы искусный защитник, и я с удовольствием отдаю вам должное, тем более что все ваши слова исходят из истинно христианской души. И всё-таки они основаны на ложном рассуждении. Вам неизвестно все случившееся, да и как можно о нем догадаться?

Мадам*** заплакала, а я пришел в полное недоумение. “Неужели он вытащил у неё кошелек? — подумал я. — Нет, он не способен на это, иначе я прострелил бы ему голову”. Через некоторое время, осушив слёзы, она продолжала:

— Вы думаете о преступлении, которое с некоторым усилием можно объяснить и понять, а следовательно, найти и справедливое возмещение. Но то. что сделал со мной этот негодяй, просто неслыханная подлость, и мне хотелось бы забыть о ней, чтобы не сойти с ума. Простите мои слёзы, вызванные лишь обидой и стыдом, и не удивляйтесь, если я навлеку на себя проклятие, — я хочу отомстить ему.

О, нет, мадам, отбросьте эту мысль. Если же вы не хотите отказаться от своего замысла, по крайней мере, не делайте меня соучастником. Обещаю вам ничего не говорить ему, но, поелику он живёт у меня, священные законы гостеприимства обязывают предупредить его.

— Я полагала, он живёт у Ламбертини. 

— Вчера он выехал. Там совершилось преступление, и я вытащил его из пропасти.

— Сударь, я не желаю его смерти, но, согласитесь, имею право на удовлетворение.

— Вы совершенно правы. Нельзя обращаться по-итальянски с очаровательной француженкой, и ошибка должна быть исправлена открыто и недвусмысленно. Однако я не нахожу возмещения, равноценного оскорблению. Впрочем, есть одна возможность, и, если вы согласны удовлетвориться этим, я приложу все усилия, чтобы уладить дело. Я неожиданно оставлю преступника с вами наедине, предоставив его всей силе вашего гнева, но с единственным условием — я должен находиться в соседней комнате, конечно без его ведома, поскольку на мне лежит ответственность за его жизнь.

— Согласна. Когда вы предполагаете привезти его? Я заставлю его раскаиваться и трепетать. Интересно, как он будет оправдываться?

Вернувшись домой, я сразу же вошёл к Тиретте и, напустив на себя серьёзность, стал упрекать его в ужасном обращении с набожной и уважаемой во всех отношениях женщиной. Однако повеса принялся хохотать, и моя попытка пожурить его осталась без успеха.

— Как! Она решилась рассказать тебе?

— Значит, ты не отрицаешь?

— Не могу же я опровергать даму! Но, клянусь честью, всё-таки не уверен, так ли было дело. В подобной позе невозможно сказать с точностью, в какое помещение попадаешь. Ну, теперь я её успокою, да постараюсь побыстрее, дабы не испытывать её терпение.

Договорившись обо всём с моим другом, мы на следующий день отправились в оперу, а оттуда пешком прямо к добродетельной жертве, которая приняла нас, исполненная достоинства, но в то же время и не без учтивости, что показалось мне добрым знаком. Сообщив ей все новости, обсуждавшиеся в театре, я сделал вид, что тороплюсь по делу, и просил позволения оставить её ненадолго со своим другом.

— Мой дорогой, если я не вернусь через четверть часа, не ждите меня и уезжайте один. Увидимся завтра. 

Вместо того чтобы спуститься вниз, я прошёл в соседнюю комнату, и почти тотчас же в ней появилась моя возлюбленная с канделябром в руках.

— Уж не во сне ли это! — удивлённо воскликнула она. — Тётушка велела мне не оставлять вас одного и говорить только шёпотом, потому что приятель ваш не должен знать о вашем присутствии. Можно узнать, что означают все сии странности?

— Значит, вы грешите любопытством?

— Признаюсь, вся эта таинственность заинтриговала меня.

Когда мы устроились у огня, я принялся рассказывать приключение во всех подробностях, и она слушала с тем вниманием, которое свойственно молодым девицам в подобных делах. Я почёл уместным слегка завуалировать само существо истории, но она не совсем ясно поняла, в каком именно преступлении повинен Тиретта. Мне же не показалось неприятным разъяснить ей всё в совершенно недвусмысленных выражениях, и для большей наглядности я прибег к языку жестов, заставив её и смеяться, и краснеть в одно и то же время.

Наша приятная беседа продолжалась почти час, а Тиретта все ещё не выходил от дамы, и я более и более укреплялся в уверенности, что дело принимает серьёзный оборот.

— Вам не любопытно узнать, чем заняты так долго ваша тётушка и господин Шесть-Раз? Давайте мне покрывало, и я лягу на этом канапе. Но сначала покажите мне вашу постель.

Она впустила меня в свою маленькую комнатку, и я тут же заметил:

— Эта кровать слишком мала для вас, моё сердце.

— Совсем нет, мне на ней очень удобно, — ответила она и вытянулась на постели во весь рост.

— Какая у меня будет очаровательная жена! Не шевелитесь, я ещё не насмотрелся на вас.

При этом рука моя достигла корсета — настоящей тюрьмы, скрывавшей два стесненных полушария. Рука движется, расшнуровывает... разве вожделение способно остановиться?  

— Друг мой! Я не могу защитить себя, но ведь потом вы разлюбите меня.

— Никогда, до самой смерти!