Любовные утехи русских цариц

Припадками невыносимой чувственности страдала французская королева Гортензия. Сейчас, конечно, наши сексопатологи, на Фрейде и Юнге воспитанные, нашли бы определение этому не поддающемуся обузданию взрыву дикого сладострастия и, вероятно, уже приличное латинское название ему подыскали бы. Раньше, по-крестьянски, это называлось просто: бешенство матки. К королеве Гортензии припадки приходили внезапно. Едет она, скажем, в карете с придворными дамами и службой на загородный пикник и вдруг где-то в районе Булонского леса почувствует невыносимое желание. Сама она называла такое свое состояние «уколами любви». И вот, изнемогая от уколов любви, она приказывает ехать карете вперед и ждать ее где-то за углом, а сама удаляется в ближайший лесок в поисках дровосека (вечно они там деревья рубили). Ну, и увидела, конечно: молодой мужик рубит дерево. Не говоря ни слова, королева приближается к молодцу и знаками приказывает ему удалиться с ней в близлежащие кусты. Но он, наслышанный о колдуньях, которые в лесу соблазняют молодых мужчин, кинулся наутек. Не тут-то было. Королева, подстрекаемая «любовными уколами», нагоняет его, с неимоверной силой хватает, тащит в кусты и там, лихорадочно дрожа, начинает одной рукой развязывать свои тесемки, другой освобождать из плена естество дровосека. Но он, вместо того чтобы обрадоваться такой оказии, вдруг дико завопил, вырвался из рук королевы и пустился что есть духу наутек — рассказывать своим товарищам о страшной колдунье лесной. Те, услышав версию о колдунье, отложили свои топоры в сторону и быстрым шагом направились к месту происшествия. Там в диких конвульсиях и наполовину спущенных панталонах вилась на земле королева. Увидев мужиков, она, снедаемая любовным жаром, с безумными очами и в кровь искусанными губами, радостно вскрикнула и бросилась им навстречу. Шестеро мужиков, чинно уставившись в ряд, терпеливо дожидались своей очереди, держа орудие производства наготове. Комиссар де Маршал, испуганный долгим отсутствием королевы, кинулся на ее поиски и увидел картину, от которой у него, как говорится, «дыханье сперло». Но с этого момента его ситуация при дворе стала до того невыносимой, что он вынужден был подать в отставку и уехать в Вену.

А Юлия, дочь известного Октавиана Августа, который в свое время Клеопатру и ее мужа Марка Антония до самоубийств довел! Ведь она, эта бедная Юлия, из-за своей нимфомании такие дикие муки терпела, пытаясь избавиться от этого, даже истолченными шпанскими мушками питалась, как иные дамы шоколадом. Каталась по земле, одежду на себе рвала, как кликушка какая русская, а потом, как помешанная, с затуманенным взором по римскому дворцу блуждала, выискивая для себя сексуальных партнеров. Ну, поскольку все придворные патриции уже были ею «испробованы» (а ее натура требовала разнообразия), то она не брезговала слугами и возчиками, и даже пленными немцами и рабами не гнушалась. Попадется ей, скажем, в дворцовых лабиринтах какой смазливенький юнец, она стилет ему к груди приставит и зловеще зашипит: «Кошелек или жизнь?» Ой, пардон, дорогой читатель: «Ложись или я сейчас начну с себя одежды срывать и закричу, что ты меня хотел изнасиловать». Ну что бедному делать оставалось? Для спасения своей головы ложился покорно. И так разохотилась наша Юлия до любовных утех, что даже начала открыто на римскую площадь выходить и там под каким фонтанчиком с античным божком спокойно раскладывалась. Конечно, об этих порочных ее четырехлетних практиках знал весь Рим, кроме отца Юлии, Августа. А когда ее практики совсем уж бесстыдный характер начали принимать, пришли двое сыновей (она с ними тоже в свое время спала, благо в Риме это не особенно возбранялось) к деду Августу (она его тоже соблазнила) и твердо сказали: «Дедушка, наша мать порочит Римскую империю». Август за голову схватился в ужасе, Юлию немедленно выслал на такой далекий и малюсенький островок, что даже обезьян там для ее компании или еще для чего не водилось.