Любовные утехи русских цариц

Оправдание королеве Гортензии в ее невыносимой половой чувственности мы можем легко найти, достаточно только в мир животных слегка окунуться. Что, они от любовной горячки не страдают? Вот модлишка, совсем примитивное насекомое, а поедает своего самца во время копуляции со страстностью высшего существа. Вот какая-то ничтожненькая улитка день и ночь беспрерывно занята половым актом, пока не сдохнет от истощения. А какой-то ученый доказал всю силу полового исступления, вырезав у жабы во время совокупления бедро. Бедняжка, хоть сильно физически страдала, любимое занятие не прервала. И такое вот неистовое чувствование у низших животных! А что скажете о высших? Время течки животных — ведь это сплошное бешенство. Посмотрите, как наливаются кровью глаза быка при виде коровы, а когда ему вместо живой буренушки аптекарский пузырек на осеменение подставляют, он и вовсе неуправляемым становится. Да и покорные коровы, дотоле на быка свое милостивое внимание мало обращающие, во время течки становятся норовистыми испанскими быками, готовыми смять любого тореадора. У нас на даче чахлая и единственная на всю деревню коровенка Манька, покорно подставляющая свой зад всем желающим дачникам, спешащим к ней с лопатками и совками за ценным навозным сырьем, во время течки становилась такой фурией, что даже хозяйка боялась к ней подступиться. У самки павиана во время такого периода опухают половые органы, а зад становится огненно-красным, и вообще всем своим видом изнемогающая самка как бы говорит человеческим языком: «О, берите меня! Как я готова! Как же я готова!»

Вот такая же вечная готовность к половому акту существовала тогда в монарших дворах, ибо век был любви и эроса. Физические наслаждения не скрывались, а поощрялись. Мудрый король Генрих IV любое государственное дело на время отложит, если ему подвертывался случай любовными утехами немедля заняться.

Весь двор Наполеона III, включая его самого, требовавшего по три, четыре женщины ежедневно, страдал сатириазом и нимфоманией. Его любовница мадам Гуйон впала в состояние половой истерии, ей везде мерещились мужские гениталии. Однажды, проезжая по лесу со своей подругой Персигни, она увидела пасущегося осла и обратила внимание на его большой орган. «Посмотри, какой это зверь сильный», — сказала она своей подруге. «Что же, — ответила та. — Мой муж имеет именно такой». — «Невозможно!» — «Да, не помещается в моем браслете». — «А посмотрим». И обе женщины вышли из коляски. Графиня схватила осла за голову, чтобы он не двигался, а ее подружка Персигни, сняв браслет, примерила его на том, что так интересовало обеих дам. Эти манипуляции возбудили осла. Испуганная Персигни хотела снять браслет. Напрасно. Осел закричал от боли и начал убегать в сторону фермы. Там хозяин, выслушав историю, любезно помог дамам получить драгоценный браслет, находящийся там, где ему быть не полагалось^[155].

Мы к тому, дорогой читатель, что чувственность, как и красота, — «страшная сила».

Елизавета пошла на поводу своей чувственности. А почему, собственно, она должна была ее сдерживать? Во имя чего? Во имя так называемой моральности? Нравственности? Но это еще «бабушка надвое сказала». Надо еще знать, с какой стороны к этому хрупкому предмету подойти. Если с точки зрения аскетов и стоиков, то да, Елизавета была безнравственна. А если с точки зрения эпикурейцев и братства аэров, то нет, она получала сексуальное наслаждение — высшее благо по догмам этого учения. Знаменитое полинезийское братство аэров ставило себе целью разнузданное удовлетворение половых потребностей. Общество ставило перед собой только одну цель: возбуждение и удовлетворение эротических страстей. Там все женщины принадлежали сообща всем мужчинам. Их жизнь, аэров, представляла собой вечный праздник с пирами, песнями и состязаниями. Пробуждаемые половые вожделения удовлетворялись немедленно и публично.

В какой-то мере Елизавета Петровна взяла от философии аэров кое-что. Она от любовника не требовала, в отличие от Екатерины Великой, единения душ, душевной близости, личных достоинств. Здесь все было преподнесено одному богу чувственности — Эросу. И критерий для всех любовников — и тех из «плебеев», и тех из «патрициев» — был один: «молодой и красивый». «Коммунистическая» общность объекта вожделения тоже имела наличие у Елизаветы. Часто у ее фаворита была жена. Неважно, жена — не помеха! «Кашу маслом не испортишь» — она прекрасно уживалась с женами.