Любовные утехи русских цариц

Может, князь Долгорукий супругов перепутал? С другой стороны, могла бы Анна Петровна и пребывать «вне дома», позволительно, поскольку, как нам кажется, нет худшей обиды для женщины, чем равнодушие со стороны супруга, который постоянно ей это демонстрировал. Пусть спасибо этот захудалый герцог скажет Анне, что не поступила так, как Ингеборга, вторая жена Филиппа Августа. Событие это до сих пор представляется одной из невыясненных исторических загадок XII века. Влюбившись, как говорится, «с первого взгляда» в сестру датского короля Канута IV и получивши согласие на то, чтобы Ингеборга стала его женой, Филипп Август чувствовал себя на своей свадьбе в Париже 15 августа 1193 года, как говорится, на верху блаженства. Супружество длилось… одну ночь. Это было самое короткое супружество во всей истории мира. На другой день Филипп хмурым вышел из спальни, а когда показалась его жена, он отвернулся и с этого момента не только не захотел ее видеть, но объявил всенародно, что брак расторгает. Она, не чувствуя себя виноватой, в жалобе Папе Римскому объясняла все это довольно выразительно, что была и остается девственницей и не понимает такого несправедливого отвращения к ней супруга. И Папа Римский вынужден был ее правоту признать, объявить ее королевой, но король не пожелал считать ее своей женой. Словом, раздор в Датском и Французском королевствах. А Ингеборга взяла и не отступила и продолжала себя называть королевой, не принимая во внимание, что Филипп Август ее не желает. И двадцать с лишним лет длилась эта перепалка между мужем и непризнанной женой, пока многие подданные, которым эта кутерьма надоела, не начали ее принимать за королеву. Видите, до чего упорство доводит. А наша Анна Петровна только и умела, что плакаться над своей печальной участью нелюбимой жены, хотя претендентов занять место супруга в ее постели было много, но царица была тверда. Показательна ее решительность, ну совсем как у Пенелопы, жены Одиссея, по отношению к настойчивым ухажерам. Меч там она не вынимала и силой их, женихов, мериться не заставляла, но действия ее были достойны греческой героини. Вот зачем только? Но это уже другой вопрос.

«Граф Апраксин, надеясь получить от нее благосклонность, пришел к ней и, вручая шпагу, потребовал, чтобы она ему позволила умереть от ее руки, если она не хочет удостоить его иного счастья. На это Анна Петровна, хладнокровно взяв шпагу, приготовилась исполнить его желание, чем и обратила Апраксина в бегство»^[160].

История знает много примеров, когда дамы, рассердившись на своих кавалеров, коварство им свое выражали. То в клетку голодного льва перчатку бросят, а кавалера заставят туда залезть и обратно принести. Кавалеры лезли и приносили, дабы не быть уличенными в трусости; но такие коварные дамы после этого их мало интересовали. Они им эту самую злосчастную перчатку в лицо с презрением бросят, на пятках повернутся и удалятся навсегда, оставив поздно раскаявшуюся даму с разбитым сердцем. Знаменитая французская балерина Фанни Элсслер сказала влюбленному в нее секретарю посольства, предлагающему умереть за нее: «Ах, мой друг, это все одни слова. Уверена, что если бы я попросила у вас один из ваших зубов, вы бы отказались». Кавалер ничего не сказал, поспешно куда-то побежал и через полчаса приносит балерине свой вырванный зуб. Она, осмотрев зияющую окровавленную дыру в его рту, сказала: «Ах, мой друг, вы ошиблись. Я хотела бы вот этот, рядом»^[161]. Ну скажите, дорогой читатель, можно ли после этого любить женщину?

Но не эту черту решительности и коварства перенял Петр III от матери. От матери он взял честолюбие и злопамятность, а от отца пьянство и никчемность, а от себя добавил леность, грубость, тупоумие и необыкновенную страсть ко лжи и непомерную хвастливость. Да, с такими чертами далеко в цари не уедешь. Недаром французский посланник граф Сегюр так характеризовал Екатерину II и ее мужа Петра III: «Екатерина отличалась огромными дарованиями и тонким умом. Казалось, судьба по странному капризу хотела дать супругу малодушие, непоследовательность, бесталанность, а его супруге ум, мужество и твердость мужчины, рожденного для трона»^[162].

Но самое главное, что Петр III неизвестно от кого перенял — это крайнюю инфантильность. Екатерина, став его супругой, напишет своей подруге: «Это ужасно — иметь мужем ребенка».

«Ребенок до двадцати восьми лет палец, что правда, сосать не будет, но будет играть в оловянные солдатики и мучить бедных зверушек, устраивая на столе для мышей эшафоты и заставляя придворных вскрывать полы, если ускользнувшая от казни мышка скрылась в половую щель». От нетерпения ногами, наверное, топал, а может, и кнутом грозил: «Тут эдакие хорошенькие деревянные эшафотики, самолично выструганные царем, пустуют, а придворные глупую мышку из щели достать не могут? И как тут царствовать с такими простофилями?»