Любовные утехи русских цариц

Ох, уж эта известная возня монархов с мышками! То Екатерина Великая наедине с ними в своем Эрмитаже драгоценности рассматривает (она так и говорила: «Ими любуюсь лишь я да мыши»), то Людовик XIV, наловив их с десяток, в конфетную коробку рядками по десять укладывает и посылает сию бонбоньерку свей мамке, не позволяющей ему в уединенном уголке дворца даже за ручку свою возлюбленную Марию Манчини подержать. То другая его возлюбленная, Монтеспан, заставляет мышек по своим белым ручкам бегать, предварительно запрягши шестерку в великолепную маленькую каретку, хорошим мастером сделанную.

Но вот до вешания мышей не додумался никто! Тут Петр III — пионер! Правда, были люди, которые от избытка нежности и своей физической силы ненароком их в кулаке придушивали, как герой пьесы «Люди и мыши», или кормили крысами своих пленных сотоварищей, как герой другой пьесы — «Король крыс», но вот чтобы вешать? Наверное, большое искусство в столярном деле от русского царя требовалось, чтобы самолично сооружать маленькие изящные эшафотики!

Его, переболевшего ужасной оспой, с безобразным лицом, вопреки рекомендации врачей женили в неполные шестнадцать лет на почти такого же возраста образованной девице, прусской принцессе Софье, ставшей впоследствии Екатериной Великой, и пробовали этот брак сделать счастливым. Переусердствовала Елизавета Петровна малость! Разве даже очень наивному не ясно, что этот брак с самого начала, с самого первого дня обречен на провал? Простая истина: для того чтобы супружество было удачным, надо наличие определенных черт. Такими чертами могут быть: общность интересов, интеллектуальный уровень, сексуальные влечения, характер и пр. Здесь все комом, «везде клин, куда ни глянь, куда ни кинь».

А это были два антипода, две полярности, два полюса с различными целями, стремлениями и отношениями к жизни. Он — бесчувственный, грубый, с казарменными привычками, склонный к пьянству и оргиям, и она — любознательная, образованная, мягкая, чувствительная, с пытливым умом и нежным сердцем!

Первые совместные месяцы их жизни — это кошмар, это бесконечная скука, ее слезы, ее одиночество и его «забавы», абсолютное безразличие и пренебрежение к жене. В своих записках Екатерина пишет об этом периоде жизни: «Я вставала между 8 и 9 часами утра, брала книгу и принималась читать до тех пор, пока не наступило время одеваться. Никто уже, кроме моих женщин, не входил в мою комнату. Самое большое, что я делала, это отправлялась к великому князю или же он приходил ко мне — это было еще скучнее. Я предпочитала лучше свою книгу. В то время, как меня причесывали, я все еще читала, к половине двенадцатого я была одета. Тогда я входила в приемную, где, по обыкновению, находились лишь мои фрейлины, числом две или три и столько же дежурных кавалеров. Здесь скука была не меньше, так как относительно мужчин императрица особенно постаралась украсить наш двор всем, что она могла откопать наиболее тупоумного. В полдень мы обедали. После обеда я возвращалась в свою комнату к своей книге вплоть до шестого часа времени, назначенного на прогулку или для какого-нибудь развлечения, но всегда окруженная пошлой компанией. К восьми часам надо было возвращаться к ужину, такому же неинтересному, как и обед. После чего я удалялась и к 10 часам ложилась в свою постель для того, чтобы на следующий день начать сызнова тот же образ жизни»^[163].

Зато супруг ее не скучал, не печалился, как Екатерина, которая вызывала серьезное беспокойство врачей, подозревающих у нее сильнейшую депрессию.

Петр III окунулся в омут самых что ни на есть низменных страстей, и скажем тут словами его современника князя Щербатова: «Вскоре все хорошие женщины под вожделение его были подвергнуты»^[164]. И вот «подвергнутые под вожделение» женщины стали императору приводиться льстивыми придворными: генерал-прокурор Глебов привел к нему свою падчерицу, а Лев Нарышкин, который при Екатерине Великой главным придворным шутом станет, привел княгиню Куракину. И с этой-то княгиней такой дворцовый инцидент произошел, как в жизни обыкновенно ловеласов-мужчин бывает: безумно любя одну женщину, они не прочь время от времени сунуться, как говорится, в бок к другой. Так и наш Петр III, любя Воронцову и даже боясь ее, как Людовик XV свою Помпадур, нередко имел далеко недвузначные намерения по отношению к другим дамам. И в этом наследственность, конечно, особенно прослеживалась со стороны великого деда. Но несколько однобоко, потому что Петр I, не церемонясь с альковными делами даже в присутствии жены, горячо любимой, никогда их не смешивал с делами государственными, как говорится, «богу богово, а кесарю кесарево». А у Петра III случалось, что указы государственные иной раз выходили из-под его пера по чистой случайности альковных дел. И следующий эпизод в этом отношении весьма характерен.