Люди

– Двести тридцать миллионов из двухсот семидесяти – это почти девяносто процентов, так что США – христианская страна. А ты рассказывала мне об основах христианского вероучения. Что Христос говорил делать с тем, кто нападёт на тебя?

– Нагорная проповедь, – сказала Мэри. Она прикрыла глаза; вероятно, это помогало ей вспоминать. – «Вы слышали, что сказано: око за око и зуб за зуб. А Я говорю вам: не противься злому. Но кто ударит тебя в правую щеку твою, обрати к нему и другую»[60].

– То есть христианская страна не может практиковать месть, – сказал Понтер. – Но ты упомянула её в ряду возможных причин войны. Точно так же демократическая страна не может препятствовать свободному выбору жителей другой страны, и тем не менее война во Вьетнаме велась именно с такой целью.

Мэри ничего не ответила.

– Разве ты не видишь? – сказал Понтер. – Вот о чём должен напоминать этот мемориал, эта стена ветеранов Вьетнама: о бессмысленности смерти, об ошибке – фатальной ошибке – затевать войну, идущую вразрез с твоими самыми сокровенными принципами.

Мэри молчала.

– И по этой причине все будущие американские войны должны объявляться здесь – на этом самом месте. Лишь если её цели выдержат испытание на соответствие самым главным фундаментальным принципам, лишь тогда это война, вести которую необходимо. – Взгляд Понтера снова задвигался по стене и чёрным отражениям внутри неё.

Мэри молчала.

– Однако, – сказал Понтер, – у меня есть предложение попроще. Эти письма, что ты мне читала, – я так понимаю, это типичные образцы?

Мэри кивнула:

– Такие оставляют здесь каждый день.

– Но ты не видишь проблемы? Все они исходят из убеждения, что мёртвые на самом деле не мертвы. «Господь позаботится о тебе». «Мы снова будем вместе». «Я знаю, что смотришь на меня». «Однажды я снова тебя увижу».

– Мы уже обсуждали это, – сказала Мэри. – Моя разновидность людей – не только христиане, а большинство Homo sapiens, независимо от религиозной принадлежности, верят, что глубинная суть личности не прекращает существования со смертью тела. Душа продолжает жить.

– И вот эта вера, – твёрдо произнёс Понтер, – и представляет собой проблему. Я думаю над этим с тех пор, как ты впервые мне про это рассказала, но меня – как это говорится? – меня осенило здесь, у мемориала, перед этой стеной имён.

– Да? – сказала Мэри.

– Они мертвы. Их нет. Они более не существуют. – Он протянул руку и коснулся имени, которое не мог прочитать. – Человек, которого звали так. – Он коснулся другого имени. – И человек, которого звали так. – Он коснулся третьего. – И человек, которого звали так. Их больше нет. Вот очевидный урок, который преподаёт эта стена. Никто не может прийти сюда, чтобы говорить с мёртвыми, потому что мёртвые мертвы. Никто не может прийти сюда, чтобы попросить у мёртвого прощения, потому что мёртвые мертвы. Никто не может прийти сюда, чтобы мёртвый мог его коснуться, потому что мёртвые мертвы. Эти имена, эти вырезанные в камне символы – это всё, что от них осталось. Это очевидное послание стены людям, урок, который они должны выучить. Пока вы, люди, думаете, что жизнь – лишь пролог, что за ней последует что-то ещё, что обиженные здесь будут вознаграждены где-то там и потом, вы так и не начнёте ценить жизнь и так и будете посылать свою молодёжь на смерть.

Мэри глубоко вдохнула и медленно выпустила воздух, по-видимому, чтобы успокоиться. Потом кивком головы указала в сторону. Понтер повернулся посмотреть. Седовласый мужчина оставлял у стены ещё одно письмо.

– Сможешь ему это сказать? – резко спросила Мэри. – Скажи ему, что он даром тратит время. Или вон той женщине – видишь, которая стоит на коленях, молится? Сможешь ей сказать? Избавить её от иллюзий? Вера в то, что те, которых они любят, где-то продолжают жить, – это для них большое утешение.

Понтер покачал головой:

– Эта вера – причина того, что случилось. Единственный способ почтить память мёртвых – сделать так, чтобы никто больше не становился мёртвым преждевременно.

– Ну, хорошо, – в голосе Мэри послышался гнев. – Тогда иди. Иди скажи им.

Понтер повернулся и посмотрел на глексенов и их эбеновые отражения в стене. Его народ практически никогда не отнимает чужую жизнь, а народ Мэри делает это так часто и так много. Наверняка эта их вера в Бога как-то связана с их готовностью убивать.

Он шагнул вперёд, но…

Но сейчас, сию минуту, эти люди не выглядели злыми и кровожадными, не выглядели готовыми убивать. Прямо сейчас на их лицах была печаль – такая невообразимая печаль…

Мэри всё ещё злилась на него.

– Давай, – говорила она, маша рукой. – Чего встал? Иди скажи им.

Понтер подумал о том, какая печаль снедала его, когда умерла Класт. И всё же…

И всё же эти люди – странные, невозможные глексены – находили утешение в своей вере. Он смотрел на фигуры людей у стены, которых агенты заставляли держаться в отдалении. Нет, нет, он не скажет скорбящим людям, что их любимые ушли без возврата. В конце концов, не эти люди отправили их умирать.

Понтер повернулся к Мэри: