Люди безразличий

Сухие цифры, сухие фразы, сухое описание. Без жалости. Без сострадания. Без слабости. Утонул. Утонула. Отравился. Упал со скалы. Дата и время. Последний взгляд и последний взмах руки. Все это фиксировала сотня камер и моя память, моя память надежнее – навсегда. Я уже почти ждал и желал кончины последнего – подгоняемый жаждой, он поглощал морскую соленую воду, он пил свою смерть, опустошив меня до дна: я был обессилен, я был разбит, растоптан, раздавлен. К чему эти испытания, что за рукотворный ад на Земле?

Теперь я спокоен – сеанс окончен (спасибо, Уэс Крэйвен, Хичкок и кому там еще), отец, выводи меня из кинозала, повтор не нужен, впрочем, и сиквелы не требуются тоже. За стойкость и терпение в награду, однако, я получил новый билет – меня ждал новый круг, новый цикл. «Пойми, для тебя это важнее, чем для остальных». Что за низкокачественная ложь! Отец, когда же ты стал таким?

Ждать мне оставалось около года (хорошо, что предупредили). Что ж, я смирился: в конце концов, здесь не так уж плохо – мое воображение выручало меня не первый раз. Представьте, что Вы в затяжном отпуске на белоснежном песке (о, этот неожиданный лингвистический союз жары и холода) в компании книг и воспоминаний. Да, кстати, книги мне стали привозить вместе с продуктами – так сказать, пища для души сопровождала пищу для тела. Воспоминания мне не привозили, чему я был несказанно рад.

После прочтения каждой книги я устраивал ритуал – дожидался вечера, разводил костер на берегу и, когда костер сильно разгорался, швырял в центр костра книгу и ждал, пока она обратится в пепел: я смотрел, как огонь завораживающе нежно поглаживает сначала самые края обложки, потом залезает дальше, переворачивает листы, забирая их то по одному, то целыми главами. Я точно не знал, зачем я все это делаю. Возможно, я просто верил в несправедливость того, что несуществующие личности наслаждаются своей постраничной жизнью гораздо дольше настоящих, но несущественных людей.

Отец не уставал отчитывать меня:

– Как ты можешь не понимать, что уничтожать книги отвратительно и бесчеловечно. Пришлю тебе в следующий раз «451 градус по Фаренгейту».

– Спасибо, не надо – уже присылал. А может посоветуешь еще и библиотеку организовать? А что – благодарных читателей скоро привезут, даже вместе с картотекой.

Отец выругался и прервал разговор. Я же долго сидел, уставившись на погасший экран, думая о библиотеке, но не о той, потенциальной, а о прочно застрявшей в памяти реальной, институтской с пыльными полками и редкими книгами, с запахом старой бумаги и паркетной мастики. Я готовился в ней к семинарам, меняя время на возможность заполучить улыбку Ады, передавая ей скучнейшие конспекты. Попутно – как бы само собой – я стал лучшим студентом факультета, но кого это интересовало, кроме моего отца?

Только на втором курсе я узнал, что ту девушку, в которую был безнадежно влюблен (через год я все же нашел в себе силы это признать), звали не Ада – случайно услышал, как кто-то ее окликнул: «Влада!» Эта мелочь – пара букв – не давала мне покоя неделю: как же мало мы знаем о другом человеке, и, что печальней, как же мало знаем о себе – из трудолюбивого и целеустремленного я стал для себя нерешительным слабаком. Или правильней написать «стал собой»? Все же я нашел в себе силы в очередную нашу встречу спросить про ее маленький обман.

– Ничего подобного, – она старалась быть серьезной, но от меня, внимательного зрителя, не удалось скрыть две ямочки, лишь на мгновение появившиеся на щеках. – Аделаида, – она протянула мне руку. – Правда ужасное имя?

То ли благодаря воспитанию, то ли нерасторопности удалось избежать ссоры – она так и не дождалась моего согласия, заговорив снова:

– Сокращенное «Ида» мне кажется грубым, а «Ада» производит неприятное впечатление на с виду религиозных, за это его и люблю.

Она с вызовом посмотрела на меня.

–Я слышал другое имя, – произнес как можно спокойней.

–Я тоже слышала другие имена, – фыркнула Ада и, чуть помедлив, продолжила: – Владой называют меня одногруппники. Просто соединили фамилию и имя – вот и весь секрет. Ладно, давай все сначала – Владимирова Аделаида, – она снова протянула мне руку.

–Буду называть тебя Адой.

Я почувствовал неожиданно ледяное прикосновение длинных белых пальцев к моей контрастно горячей ладони. Сжал. Возможно, слишком крепко. А затем, будто из мальчишеской шалости, мигом наклонился и поцеловал вырывающуюся кисть. Ада сделала шаг назад, потом еще один нерешительный шаг, затем только развернулась, намереваясь уйти, но вдруг передумала и приблизилась ко мне снова:

–А знаешь Райхмана?

Не смог разобрать, что скрывалось за ее прищуренным взглядом.

– Баскетболиста из вашей группы?

– Да, баскетболиста, который твердит на каждом углу, что женится на мне.

– И?

– И буду Рада и буду рада.

Она решительно пошла прочь.

– Не много ли имен для одного человека? – крикнул ей вслед, но она не остановилась. – Ты же не еврейка. Он на тебе не женится – не те гены.