Люди безразличий

Эта враждебно-дружеская сцена постепенно перевоплотилась в сны, поначалу мучительные, затем – мучительно ожидаемые: я будто обрел способность управлять своими видениями и просто «отключал» диалоги, иногда добавляя жара лета Вивальди или свежесть его зимы, чтобы завороженно наблюдать, как белокожая русо-пепельная Ада в дымчато-шерстяном свитере прожигает меня угольными глазами. В это время меня часто занимали размышления о влиянии имен на характер и судьбу: нумерологи, астрологи, психологи, священники бегают за измученными родителями с календарями, гороскопами и святцами, а своенравная дочь неожиданно сокращает имя каким-нибудь нелепым образом и все – «здравствуй, о новый неизвестный человек!» Сомневаюсь, что, если б одну из первых островных дев назвали, к примеру, Валенсией, она смогла бы подчинить и уберечь своих собратьев и сестер, ибо можно спасти именем Бога, именем подобия – нет. Возможно, потому я и отказался, когда отец предложил придумать имена моим новым подопечным; должно быть, я отказался потому, что не был уверен, что жизнь состоит из атомов, молекул и научных изысканий, и в ней нет места мистическому, бесовскому, сокровенному (хотя сейчас, вполне вероятно, какой-нибудь ученый написал труд о влиянии имен, взяв за основу известные физические и химические теории – в этом не разбираюсь, но ничему не удивлюсь). Нет, надо признаться, что, отвечая отцу, мне хотелось кричать: «Давай обойдемся хотя бы без фальшивых прозвищ для поддельной нашей с ней жизни». Но я не смог, и каждый раз слыша обращенное ко мне «Рем», мучился от непременно возникающей в моей голове неизвестно где прочитанной и неизвестно зачем запомненной фразы «… ты носишь имя будто жив, но ты мертв».

Дату начала второго этапа эксперимента переносили несколько раз, и, что забавно, моих новых островитян привезли как раз в тот день, когда я их совсем не ждал. Каждый из них был оснащен чипом, передававшим его координаты на острове, сведения о состоянии здоровья и еще какие-то данные, содержащие буквенный и цифровой код. Что это могло быть, я и представить не мог. Впрочем, об их здоровье я тоже мало что мог сказать, разве что только высокое или низкое у них давление и одинаковый ли пульс: я же не врач, и об этом прекрасно знали мои рабодатели. В любом случае вся информация с датчика поступала куда-то на материк без моего участия. Кроме того, под кожу в области подбородка каждому подопечному вживили микрофон – это было самой приятной новостью: наконец-то я услышу человеческую речь, помимо вечно брюзжащего голоса руководителя (отец, прости), в слуховой проход поместили динамик, а между бровей – третий глаз – миниатюрную камеру, нечаянно превратив подопытных в невольных последователей индуизма.

Отец передал мне новые инструкции: у меня прибавилось работы из-за заново разработанных форм отчетности, но вмешиваться в происходящее на острове у моих соседей я все же был не вправе. Интересно, если спросить прямо, зачем же тогда нужна двусторонняя связь с объектами, услышу правдивый ответ или хотя бы намек на то, что происходит? Возможно, я чертов параноик, но, если не предполагается со временем расширить мои полномочия, значит, я включен в эксперимент, как те арлекины, за которыми присматриваю, и опытный кукловод, оценивая мои действия и чувства, уже прикидывает длину веревок, мысленно приспосабливая их к моим рукам. А возможно, это всего лишь драма в трех актах, и только в последнем мне уготована эпизодическая роль.

На сей раз островные жители были не только внешне похожи на людей, но и вели себя как люди. Как особи, для которых естественно жить в мире дубликатов. Песчинка, ракушка, капля воды, человек, песчинка. Интересно, кто их обучил языку, какие у них воспоминания, видели ли они других, не похожих на себя, людей – кто-то же должен был их социализировать перед отправкой на вечный курорт, увидят ли они мой ежевечерний сигнальный костер? Звонок. Отец. Ну конечно же. Костер не жги (так я и думал), запретили (кто бы сомневался). И дальше: «Прошу, пожалуйста, не жги, не глупи, не сходи с ума. Ты – единственное, что у меня осталось. Именем матери прошу». Я понял, что все и на самом деле очень серьезно, раз отец в своей просьбе упомянул мать. После ее смерти он делал так только однажды – когда решался вопрос о моем поступлении в высшее учебное. И вот опять. Конечно, папа, я все понимаю. Конечно, я сделаю это ради тебя. Ради мамы. Ради Ады. Ради того, чтобы провести с ней еще один день в моих воспоминаниях и наяву. Ради себя.