Люди Германии. Антология писем XVIII–XIX веков

«Риттер – рыцарь[52], а мы – всего лишь оруженосцы. Даже Баадер – только его придворный поэт»[53], – писал Новалис 20 января 1799 года Каролине Шлегель[54]. Связывало Риттера и Новалиса большее, чем это указание с помощью игры слов на то, какую роль сыграл Риттер в романтическом осмыслении естествознания. Новалис имел в виду и поведение Риттера, которое, пожалуй, ни у кого из романтиков не было столь благородным и в то же время оторванным от повседневной реальности. В сущности, и то и другое – человеческое величие и научная позиция физика – сливались в Риттере совершенно нераздельно, как это следует из автобиографических заметок, в которых он возвёл престарелого Гердера[55] в ранг прародителя своих изысканий: Гердера как писателя можно было часто встретить, «особенно по будням, увидеть же его как человека, заметно возвышающегося над всеми его произведениями, можно было лишь по воскресным дням, которые он, следуя творцу, посвящал отдохновению и проводил их в лоне семьи, “чужие” к нему, однако, в этот день не допускались. Равно великолепным и божественным представал он, когда погожим летним днём прогуливался, как он любил, на природе, например в прелестном парке на берегу Ильма между Веймаром и Бельведером[56], правда, сопровождать его имел возможность, помимо семейства, лишь тот, кого он сам пригласил. И вот в такие дни он поистине был подобен Богу, отдыхающему после свершений, и всё же оставался человеком, чьи дела возвеличивают и славят не его, а Господа. Воистину небосвод над ним высился куполом собора, и даже прочный потолок комнаты не выдерживал, выгибаясь сводами; однако священнодействующий в этом храме был не от времени сего и не от страны сей; слова Зороастра оживали в нём, разливая благоговение, жизнь, мир и радость окрест; только в этой церкви служил Бог, и здесь оказывалось, что храм полнится не народом, но священником. Вот здесь – повторял N бессчётное число раз – он и познал, что есть природа, и человек в ней, и подлинная физика, и каким образом физика оказывается непосредственной религией».

Г.М. Краус. Веймарский замок со стороны реки Ильм. 1800

Г.М. Краус. Вид на долину реки Ильм в Веймарском парке. 1806

Г.М. Краус. Вид на мельницу и на мост в Веймаре. 1800

Упоминаемый здесь N и есть сам Риттер, такой, каким он изобразил себя в предисловии к «Фрагментам из архива молодого физика» (изданным в Гейдельберге в 1810 году), изобразил свою безрассудную и стыдливую, нескладную и глубочайшую натуру. Неповторимая манера речи этого человека, благодаря которой это забытое предисловие является самым значительным памятником исповедальной прозы немецкого романтизма, обнаруживается и в его письмах, из которых уцелело, похоже, немного.

Следующее письмо отправлено им философу Францу фон Баадеру, который, занимая некоторое время влиятельный пост в Мюнхене, пытался сделать что-нибудь для борющегося с невзгодами младшего коллеги. Разумеется, это было непросто, когда речь шла о человеке, который мог сказать о своих «Фрагментах», что они «сами по себе должны быть честнее, чем простое выражение мнения, как это бывает, когда работа обращена всего только к публике, то есть к обществу. Потому как в этом случае никто твои действия не наблюдает, кроме как, если будет позволено помянуть его, Господь Бог, или, что будет пристойнее, природа. Прочие “зрители” никогда ничего не значили, и я также разделяю ощущение многих других, что есть произведения и предметы, которые не могут быть совершеннее, чем если они создаются словно бы ни для кого, даже и не для себя, а лишь для самого предмета»[57]. Такое писательское кредо уже тогда обернулось для высказавшего его бедами. Но он ощущал не только своё бедственное положение, но и, как показывает следующее письмо, право на высказывание вместе с его последствиями, так и силы стоять на своём: amor fati[58].

Иоганн Вильгельм Риттер – Францу фон Баадеру