Люди государевы

— Ты, бл…дин сын, будешь меня учить, как мне дела вести!

Бунаков схватил Митрофанова за бороду и ткнул носом в стол.

— Илейка, ты че творишь?! — всплеснул руками целовальник Иван Каменный и попытался оторвать воеводу от своего начальника. Подьячий Бубенной тоже было сделал шаг в их сторону, но Иван Тарский тычком в грудь остановил его.

Бунаков отмахнулся от старика-целовальника и разбил ему губы.

— Митька! — крикнул он денщику Мешкову. — Научи, как надобно величать воеводу! Под кнут их! А с тобой, падла амбарная, я сам поговорю! — потянул он Митрофанова за бороду к выходу. — Иван, ослоп!

Схватив поданную денщиком палку, он ударил ею несколько раз Митрофанова по голове. Тот обхватил ее руками. Меж пальцев просочилась кровь.

— В железа его! Ко мне на двор и посадить на цепь! — приказал Бунаков казакам, а сам вернулся в избу.

— Где печать? — рявкнул он на прижавшегося к стене молодого денщика Митрофанова Ваську Титова.

— В ларце! — испуганно сказал денщик.

Бунаков схватил со стола резной деревянный ларец, обитый по углам белым железом и выскочил на улицу.

— Кто таможенные дела вести будет без меня? — хмуро спросил Митрофанов, рукавом стирая кровь со лба.

— Целовальники твои Якунька Старцов да Васька Мануйлов и поведут, покуда ты не поумнеешь!

Глава 24

Воистину, тяжела ты, шапка Мономаха! Пусть и не Мономаха, а всего лишь воеводы городского, а давит — вздохнуть некогда. Илья Бунаков ночь плохо спал: одолевали думы о случившемся. Как до государя правду донести, как на все государь посмотрит… Одно было лишь ясно, как божий день: от мира ему отрываться не след, волю мирскую своей рукою одобрять и направлять, а посему везде поспевать надо.

Заперев таможенного голову в чулане своего дома, он приказал наказать кнутом целовальника Ивана Каменного, чтоб много языком не болтал против власти, и, вскочив в седло, направился с денщиками к съезжей избе. Там у крыльца стояли две телеги, в которые грузили скарб под началом подьячих Давыдова и Якимова казак Федор Жаркой, с десятником конных казаков Сенькой Паламошным и пятидесятником Афанасием Палтыревым.

— Скоро ли управитесь? — спросил Бунаков Захара Давыдова, вынесшего с Паламошным из съезжей дощатый сундук с бумагами.

— Сегодня перевезем, с утра можно прямо в доме Халдея дела все вести!

— Ладно! Где дьяк?

— Борис Исаакович в Богоявленской церкви в трапезной, там одиначную запись составляют и повинные от воеводских изменников тянут!

— Ну и как?

— Да вон Федька Неудача оттуда пришел, — кивнул Давыдов на Федора Жаркого, — сказывал, кто-то повинился, а кто — доподлинно не ведаю.

— Я к церкви. Как переедете, дай мне знать.

На площади перед церковью Богоявления шумела толпа казаков. Увидев воеводу, толпа расступилась. Бунаков вошел в трапезную, забитую казаками, перекрестился на икону Спаса, лик коего освещен был лампадой, висящей на медной цепочке. Вдоль длинного стола на лавках теснились казаки. В конце стола друг против друга сидели напротив затянутого слюдяными квадратами окна войсковые подьячие Тихон Мещеренин и Тихон Хромой. Перед ними лежали листы бумаги. Но писал лишь Мещеренин. За его спиной стояли Федор Пущин, Иван Володимирец, Васька Мухосран и дьяк Патрикеев.

— Впиши, ежели кто на подарки, винную чарку и другие посулы воеводы Щербатого позарится для городской смуты, того кнутом бить и в тюрьму сажать! — сказал Пущин. — И без дозволения избранного воеводы Ильи Микитича али общего приговора никто бы к нему ходить бы не смел! А мир же приговорил, чтобы «под свою руку привесть в Томском городе всякова чину людей». И чтоб каждый руку приложил под сей одиначной записью! Верно, Илья Микитич? — обратился Пущин к Бунакову, увидев его.

— Сие верно! — Я первый подпишусь. И чтоб все подписались! Кто станет отказываться — ко мне в съезжую! А съезжая с завтрева дня в доме Халдея Девятова!

— Ушники Осиповы повинились? — спросил Бунаков дьяка Патрикеева.

— Юшка Тупальский, Димка Белкин да Филон Клементьев повинную челобитную подписали. Повинились, что Осип велел им воровски, своим умыслом писать челобитную на Григория Плещеева и на иных многих людей и велел ходить по городу и посаду, чтоб руки под той челобитной прикладывали бы… А кто руки не прикладывал, тех кнутом заставляли!..

— А другие изменники что?

— Заперлись, не винятся! — зло бросил Пущин.

— Где они?

— Главный из них — вор Васька Былин, вон в углу валяется… Били его, не поддается!

Бунаков подошел к сидевшему в углу Ваське Былину и стал с остервененьем пинать его сапогами.

— Пиши, вор, повинную челобитную, как составлял обманную челобитную, кого по веленью Осипову вписал, ложно назвал изменниками!

— Мне виниться не в чем! — угрюмо буркнул Былин, прикрывая лицо руками.

— Сейчас вспомнишь! — воскликнул Бунаков, схватил лежавшее у печи толстое полено и шагнул к Былину. Неожиданно между ними встал человек в черной рясе. Это был поп Меркурий, духовник Бунакова.

— Тут вам не пытошная, а трапезная церковная! Грех — ее кровью осквернять!

— Ты гляди, мы можем и тебя на козле растянуть! — крикнул Васька Мухосран.