Люди и измы. К истории авангарда

Действительно, Малевичу не часто приходилось писать большие группы людей. Если же он это делал, то размещал их в очень неглубоком пространственном слое (например, в таких работах, как «Похороны крестьянина», «Крестьянки в церкви»). Кажется, в «Смычке» он недолго думая развернул череду персонажей в глубину, разрушив тем самым прежний фризовый характер композиции. Но вряд ли Малевич мог допустить столь элементарный просчет. Нераздельность, нерасчлененность массы крестьян, видимо, была важна для художника как выражение имперсонального начала в крестьянстве (вспомним его выражение: «взвод девушек»), в то время как обособление горожан друг от друга – свидетельство иного, индивидуализированного существования. На этот смысловой акцент исследователи не всегда обращают внимание, но он является очень важным у Малевича. Напомню, что известно множество выполненных им портретов горожан (в том числе портреты-типы кузнеца, работницы и т. п.), но трудно представить себе в этом ряду портретные изображения крестьянина.

Обе группы в картине находятся как бы в конце пути, начинающегося позади них и теряющегося затем в глубине пространства. Его обозначает слева группа крестьянок, справа – едва различимая вдали колонна тракторов. Это два разных пути – их неслиянность подчеркнута тем, что персонажи второго плана не спешат к центру действия, точно прикованные к своему местоположению. Думаю, что Малевич хотел показать нечто большее, чем дороги, пролегающие в пространстве, – два пути, лежащие во времени. Прежде чем предложить свое толкование «Смычки», оговорюсь, что речь пойдет лишь о ее замысле, а не о реальном художественном результате. Хотя такой методологический подход может показаться неправомерным, на мой взгляд, он оправдан особенностью мышления Малевича, остававшегося всегда концептуально мыслящим художником, углубленно подходившим к решению даже, казалось бы, несложных творческих заданий.

В своей книге 1920 года «Бог не скинут», как и во многих статьях и набросках, Малевич проводит мысль о двух путях, ведущих человечество к совершенству, – это путь религии (Церковь) и путь техники (Фабрика). (Третий путь – путь искусства – оставим пока в стороне.) Цель их в конечном счете одна, различны лишь средства ее достижения. Путь технического прогресса – это путь совершенствования внешних условий жизни, включая само тело человека (таким усовершенствованным телом Малевич считает, например, автомобиль). Другой, религиозный путь побуждает человека совершенствовать свой дух. Если в первом случае человек утверждает в мире свой разум и волю, свое «я» и готов провозгласить: «Я Бог», то во втором – напротив:

Духовное движение ведет людей через путь уничтожения в себе своего «я» как разума и воли: «воля моя в Боге, на его волю полагаю себя и все дела свои»[747].

Почему же Малевич не противополагает эти пути, а, напротив, утверждает, что они ведут к одной цели?

Совершенствование техники, внешности жизни – не самоцель, так как возможности потребления, говоря современным языком, ограниченны; таким образом, цель технического пути – освободить дух человека. Но и религиозный путь в конечном счете не отвергает телесного человека: «…если принять во внимание второе пришествие Христа судить грешников, то увидим, что все умершие оденутся в тело и уже такими войдут в небо…»[748] Конечной же целью является слияние этих путей в Боге, ибо «Бог – покой, покой – совершенство, достигнуто все, окончена постройка миров, установлено в вечности движение»[749], Бог – это «вечный свободный покой». В другой книге – «Мир как беспредметность» – Малевич рисует зримый образ «пустыни», «пустого пространства», в которое влечет человека, «ибо в этом просторном, освобожденном будущем он найдет без-путное место. Исчезнут в нем и образы, и представления, и идеи, и ему некуда будет двигаться, ибо не будет пути, манящих далей, идей, покрытых синевой»[750].

В этом представлении о конечности истории, грядущей завершенности путей человечества Малевич проницательно угадывает близость христианской временно́й модели к эсхатологии, заложенной в коммунистической программе. Поэтому, если в окончательном царстве покоя, где не будет труда и борьбы, в центре художник помещает фигуру со знаменем, а не с крестом, – он, думается, не слишком противоречит себе. Вспомним его высказывания из статьи о В. И. Ленине, написанной в 1924 году. Малевич считает смерть Ленина поворотным моментом мировой истории: это «второе событие после смерти Христа, долженствующее сменить одно мироотношение другим»[751], при котором обожествленный (а не портретный, фактически похожий) образ умершего приведет к новому триумфу религиозного духа, «новой религии ленинизма». Есть у Малевича и прямая аналогия со Страшным судом: