Люди и измы. К истории авангарда

Оба выросли в провинции, в среде далекой от искусства, поздно начали учиться живописи и долго ощущали свою изолированность в художественном мире. Познакомившись в годы учебы, в течение всей жизни поддерживали друг друга. Самоотверженный Клюн, по его собственным словам, не раз спасал Малевича от голодной смерти, давал ему приют; активный, общительный Малевич вовлекал друга в выставочные и иные затеи, знакомил, помогал находить работу. Ситуация выбора профессии обозначила различие их характеров. Малевич предпочитал голодать, лишь бы не отвлекаться от занятий живописью. Осознав себя художником, он оставил политику, к которой не был равнодушен (шел 1905 год), сменил облик разночинца на романтическое оформление и стал проповедовать свободу и самодостаточность искусства.

Иван Васильевич, несмотря на уговоры младшего друга, не бросил ни хорошую службу, ни семью. Он как бы раздвоился: стал одновременно бухгалтером Клюнковым и авангардным живописцем Клюном; звучало эффектно, вроде французского «Клюни». На раннем автопортрете, написанном, как пишут наивные художники – тщательно и свежо, – он выглядит довольно обыкновенным молодым мужчиной, румяным и степенным, похожим на мастерового, в фуражке и с традиционным художническим бантом. Он вовсе не стал вести двойную жизнь, как не придумывал и новую фамилию – так звали его деда, от прозвища которого и пошли Клюновы и Клюнковы. Иван Васильевич сумел совместить разные сферы своей жизни, серьезность и основательность характера, методичность, аналитические способности с интересом к новому, свойственным авангарду. В отличие от Малевича Клюн не был склонен сжигать за собой корабли, низвергать своих прежних кумиров. Он, напротив, стремился к какой-то последовательности, преемственности художественных идей. Это было непросто – позиция авангардиста требовала постоянной «измены самому себе». Так, Малевич, отдавший дань модерну и символизму, уже через несколько лет яростно восстал против эстетических принципов этой эпохи, Клюн же и в зрелые годы продолжал ценить О. Уайльда и видеть в нем предтечу нового искусства.

На стадии символизма и модерна Клюн не только задержался дольше, но и вынес из нее значительно больше, чем Малевич: тяготение к линейности, к декоративной организации плоскости, к ритму и еще одно качество, вообще характерное для него как художника, – некоторое вяловатое изящество, пристрастие к хрупкому, имматериальному, будь то форма или цвет. Этому во многом способствовала техника акварели, к которой приучал учеников своей школы Ф. И. Рерберг. Но Малевич даже акварель заставляет звучать энергично; волевой напор чувствуется и в формах, переполняющих плоскость листа (например, в его «Автопортрете» из ГТГ). В композициях Клюна формы никнут, как цветы, царит покой или элегическая печаль; по-восточному изогнутые, замедленно движущиеся фигуры, среди которых узнается и сам художник, точно пребывают в состоянии медитации («Семья»). Малевич кажется рядом грубым, неловким, его символистские опусы подчас выглядят нелепо – у Клюна они вполне «нормальны», в русле живописных тенденций общества «Московский салон», одним из учредителей которого он был.

В начале 1910‐х годов, сблизившись с кругом М. Ларионова, Малевич создает свои варварские, резко деформирующие натуру жанровые картины. Клюн остается в стороне от неопримитивизма. Ему достаточно чужды эстетическое озорство, эпатаж и некая брутальная сила, разрушительный импульс, присутствующая в темпераменте его друга. Клюн не жаждал бунтовать ни в жизни, ни в искусстве; скорее ему хотелось исследовать. Вместе с Малевичем он часто бывал в доме С. И. Щукина, подолгу изучал картины Сезанна и Пикассо (смотреть «по-клюновски» значило: весь день, не спеша, все экспонаты подряд), но отказывался пройтись по Кузнецкому с раскрашенным лицом и ложкой в петлице.

Период кубофутуризма – пожалуй, лучший в творчестве Клюна. Его кубистические картины, экспонировавшиеся на выставке Союза молодежи в 1913 году – Клюну исполнилось 40 лет, но Малевич рекомендовал его устроителям как молодого живописца, – впервые показали его самостоятельным, зрелым художником нового направления. Клюновский кубизм «правовернее», чем у Малевича. Малевич часто пользовался открытиями других, но умел преображать чужое до неузнаваемости. Так он поступил и с кубизмом, сначала сочетав его с иконной традицией, затем – с футуризмом, еще позже – с начатками супрематизма. Клюн же подошел к новой концепции как к незнакомому механизму: разобрал устройство, посмотрел, что внутри, собрал заново и заставил работать.