Люди и измы. К истории авангарда

Небезынтересно, что к 1930 году лозунг «смычки между городом и деревней» потерял всякую политическую актуальность. Выдвинутый в период перехода к НЭПу, он первоначально означал взаимовыгодное сотрудничество, товарообмен. На плакатах «смычку» чаще всего олицетворяли идущие навстречу друг другу рабочие и крестьяне, несущие – одни хлеб, другие мануфактуру, книги и прочее[740]. Особенно популярным этот лозунг становится в 1924–1926 годах[741]. На тему «смычки» публикуются сборники стихов и рассказов, методические пособия для агитаторов, во многих городах действуют Общества смычки (в Ленинграде такое общество просуществовало до 1934 года).

В 1920‐х годах в литературной и изобразительной продукции на эту тему сюжет появления в деревне трактора – один из расхожих. Основной эффект состоит в реакции крестьян: трактор воспринимается как техническое чудо. Характерный пример – стихотворение из сборника «Наша смычка» (Сборник рассказов. М., 1923).

          Городской один детина         Во все уши протрубил,         Будто где-то есть машина,         Что сильнее ста кобыл!           Это быль иль небылица?         <…>         Привезли в село машину.         Посбирался весь народ…         <…>         Вот что, братец, значит смычка,         Вот что наш Ильич велит:         Я тебе – машину, книжку,         Ты за это – хлеб, и квит.         Заживем, земляк, с тобою         И привольно, и легко.         Пусть над красною землею         Клич наш грянет далеко,         Чтоб врагов прогнать с порога,         Чтоб союз наш был велик,         Чтобы к лучшему дорогу.         Знал рабочий и мужик. 

Другой пример – документальный очерк «Дания под Москвой» (Смычка: Сборник / Сост. Кантор-Давыдов. 1925. С. 108): «Словно сказка, сон, в столице Советской России, в Москве, с августа по октябрь прошла Всероссийская Сельско-Хозяйственная Выставка <…>. За свою неустанную работу по улучшению своего сельского хозяйства, за свою <…> кооперацию и образцово поставленное молочное дело деревня Бурцево получила высшую государственную награду и в качестве премии трактор…» (выделено в тексте. – И. В.).

В начале 1930‐х не только колесные, но и гусеничные трактора уже не кажутся редкостью. Но архаичность подхода Малевича к теме состоит даже не в этом. Уже «в 1928 году Сталин повел речь о „дани“ с крестьянина, заменив этим феодальным словом ленинское понятие „смычки“»[742]. В начале 1929 года бухаринская группа констатирует, что «„смычку“ сменила „размычка“»[743]. Популярное клише еще некоторое время используется в политическом лексиконе, но все больше обессмысливается, все чаще звучит как заклинание, а затем его заменяют новые лозунги: «сплошной коллективизации», «широкого наступления на сельскохозяйственном фронте» и т. п.

Итак, Малевич своей «Смычкой» не вполне попадает в политическую конъюнктуру[744]. Кроме того, он нарушает все «правила игры» официального искусства: решение темы кажется более чем странным. Изображение далеко от внешнего правдоподобия (как и от обычно свойственной Малевичу условности), яркая раскраска (хотя и поблекшая в сравнении с цветописью крестьянского цикла) создает впечатление почти веселости, а наивная неумелость рисунка способна вызвать юмористическое отношение к происходящему. Вся сцена выглядит абсурдно: если это митинг, то почему его ведет человек в трусах (к тому же цвета знамени)? И зачем выстроились крестьяне в белом – уж не в исподнем ли?

Высокопарность в сочетании с явной нелепостью может даже навести на мысль, что в картине заключено некое шифрованное послание, скрытая пародия. Думаю, это ложный ход. Малевичу не был свойствен эзопов язык, как и язык газетных передовиц. Вглядываясь в работу, замечаешь, что в ней присутствуют некоторые постоянные (и самые заветные) мотивы позднего Малевича, хотя и выглядящие неорганично в картине на советский сюжет. Это и бездейственное пребывание человека на земле, и безымянность персонажей его второго крестьянского цикла, которую художник теперь пробует замаскировать, намечая черты лица, но при этом упорно разворачивая фигуры спиной к зрителю. Вереница крестьян (хочется сказать – шеренга), их белые одежды невольно вызывают в сознании образ смертников – это тоже было в крестьянском цикле. Новым является, пожалуй, отношение к сюжету. Обычно в сюжетных композициях Малевича основу составляло какое-то простое действие: похороны, работа в поле, молитва и т. п., трактованное как ритуал, но остающееся жизненно-естественным, понимаемое вполне однозначно. В «Смычке» мы видим действо, конкретный смысл которого неясен. Это скорее «апофеоз Смычки», где персонажи олицетворяют какие-то силы, провозглашают нечто, но не действуют. Не поддается истолкованию явно аллегорический центральный образ – полуобнаженный гигант с детским лицом, похожий на изваяние. Что это – «новый человек», о котором мечтала революционная эпоха? Пришелец из будущего, вроде фосфорической женщины в «Бане» Маяковского? Вождь – или идея Вождя, без которого невозможно всеобщее единение?