Люди и измы. К истории авангарда

Однако на этом роман Ларионова с французским искусством не заканчивается. Уже на излете примитивизма он снова обращается к этому источнику. С ним связано, на мой взгляд, происхождение ларионовской «Кельнерши» (1911, ГТГ). Сюжет этой картины производит впечатление заимствованного, вызывает ассоциации с образами Мопассана, вообще с литературой, художественным вымыслом; подозрительно и немецкое название, если учесть, что в Германии Ларионов в то время не бывал. Рискну предположить, что «Кельнерша» навеяна шедевром Эдуарда Мане «Бар в Фоли-Бержер» (1881–1882, Галерея Института Курто, Лондон); Ларионов мог видеть его на знаменитой выставке «100 лет французской живописи» в Петербурге. Тонкий ценитель искусства, он вряд ли мог остаться равнодушным к этому пленительному творению. Именно поэтому Ларионов не стремится приблизиться к оригиналу – имитировать стиль, живописное совершенство, очарование образа. Напротив, он предпочитает «снижение» и прозаизацию с привкусом некоторого комизма. Действие перенесено в захудалое полупустое кафе; вместо роскошного натюрморта и богатого интерьера – голые столы, обычный стул. Героиня постарела, из прелестной девушки превратилась в слегка вульгарную матрону, хотя ее все же можно узнать (она больше похожа не на ту, что стоит перед нами, а на ту, что отражается в зеркале).

Что это? Очередная насмешка, нигилистический жест, желание замахнуться на святое? Думаю, здесь дело обстоит иначе. Ларионов был наделен большим воображением, даже эмпатией; можно предположить, что его увлекла задача мысленно продолжить жизнь юной барменши до сегодняшнего дня. Что с ней стало? Ее статус понизился, годы берут свое, и все же героиня картины не утратила ни женственности, ни простодушной, доверчивой влюбленности в определенный мужской тип (Ларионов несколько утрирует его фатоватость). Если попытаться сформулировать, что в первую очередь могло задеть Ларионова в картине Мане, то это будет, пожалуй, соединение интимности и публичности, в котором состоит ее лирический нерв. И сюжет «Кельнерши» построен на том же неслышном нам диалоге, коротком и хрупком контакте персонажей, отрешенных от всего вокруг. Но если у Мане окружающим нет до них никакого дела и героиня одинока в пустынном пространстве, залитом огнями и словно наполненном далеким шумом праздничной толпы, то здесь назойливые зеваки так и лезут в пространство двоих. Ларионов вносит в лирический сюжет то качество, которое, как считал Чехов, составляет неотъемлемую часть русской жизни, а может быть, и жизни вообще – пошлость (слово, как известно, непереводимое на другие языки). В чеховской понимании это не столько мещанская узость или дурной вкус, сколько обыденное течение жизни, повседневная рутина, не исключающая поэзии, но незаметно меняющая человека, его душевный строй, подобно тому как это делает природа («…жизнь… заглушала нас, как сорная трава», – говорит героиня «Трех сестер»[324]). Интересно, что в списке ларионовских работ у Эганбюри фигурируют такие названия, как «Впечатление пошлости»[325]; как выглядело это произведение, остается загадкой. Тема «Кельнерши», видимо, тоже не оставляла художника: в списках его поздних, парижских работ встречается название «Официантка»[326], к сожалению, живописные произведения с таким названием сегодня неизвестны.

Здесь может возникнуть возражение фактологического характера. «Кельнерша» датируется 1911 годом, а французская выставка, как известно, открылась в январе 1912-го. Но мы знаем, насколько ларионовские датировки вообще неточны и сомнительны. Картина датирована 1911 годом в монографии Эганбюри (хотя стоит в конце списка), но на Однодневной выставке Ларионова 8 декабря 1911 года не экспонировалась, а впервые была показана на выставке «Ослиный хвост» (открылась 11 марта 1912 года, в каталоге снова стоит в числе последних), следовательно, она вполне могла быть написана в январе–феврале. Для Ларионова, работавшего много и быстро, это представляется вполне возможным.