Люди, лодки, море Александра Покровского

Сценарий восьмой: Времена Екатерины Великой. Дворец. Покои государыни. В них двое: она и Потемкин. Перед ними карта России. Екатерина: «Крым, друг мой! Сперва Крым!» – Потемкин: «А что потом, матушка?» – «Потом Великая степь, Новороссия, Польша, Балтика, а после Азия и Восток. И Аляска. Не забудь! Границы ее крепить. Пушнина там, а значит, и деньги! В деньгах величие России. За него страдаю и живота не жалею». – «А что, матушка, как через сотню лет господа Сенат начнут земли да недра раздавать иноземцам за понюшку табака? Те земли, за которые ты живота своего не жалеешь?» – «Типун тебе на язык, граф! Как такое можно подумать? Сенат глуп, но он не враг Отечеству!» – «Как знать, матушка, как знать…» – В камере остается устремленный в будущее взгляд Потемкина. Голос за кадром: «Будут раздавать. За понюшку табака. «Господа Сенат».

***

А смерти чего бояться, она по плечу похлопает, оглянешься, а она говорит: «Здравствуй, это я!» – так что бояться нечего. Ни своей, ни чужой. Я под водой о ней много думал. Там она всегда тяжелая работа, за работой ее и не заметить не грех. Человек над ней еще потрудиться должен.

***

А Санька Покровский (это я о себе) – это ж ветер, погода. Сам не знаю, как мне на месте стоять удается, так что приходится любить на бегу и всех сразу.

Сын у меня тоже Санька (мы тут не были оригинальны). Парень хороший, упрямый, папе спуску не дает. Авторитетом я у него, пожалуй, никаким не пользуюсь, потому как мимо в трусах в туалет шляюсь. Как-то в детстве его наказал – отшлепал – а он мне и говорит: «Ты же добрый! Вот и будь!»

Сейчас я пишу, а он мне: «Папа, пойдем чаю попьем!» – «Да я не хочу». – «Тогда просто со мной посиди, помолчим».

Бросаю и иду молчать.

***

С Конецким у меня была история. Мое появление он встретил сначала, как Державин Пушкина, а потом невзлюбил, говорил всем, что я нахал и прочее.

Может быть, из-за того, что я в ученики к нему не пошел.

А он приглашал, хотел, чтоб я ему рукописи показывал.

Попросил у него я зачем-то рекомендацию для вступления в какой-то там союз писателей – на кой она мне была, не знаю, все равно ведь не вступил. Он мне ее дал, но написал там, что я «черпаю бортами» и еще чего-то, на порог не пустил, хотя сам пригласил. Правда, я приехал к нему больной, с температурой. Перед этим позвонил, что опаздываю, так как не совсем здоров. А он, видно, хотел, чтоб я вовремя, и чтоб водки потом попили.

Встретил меня на пороге, сказал: «Молодой человек, я там написал, что вы черпаете бортами!» – и подал листки бумаги. Я ему сказал тогда: «Виктор Викторович, зачем же вы так?» – а он дверь закрыл мне в лицо.

Водка в нем многое меняла.

И еще болел он давно и долго, и в любой момент возможен был приступ ненависти.

Причем ненависть потом не оставляла.

Яростный был человек.

Это была ярость уходящего к тому, кто остается.

Наверное, любил он этот мир. Не хотел расставаться.

Мне потом говорили, что он все меня вспоминал и вспоминал, рассказывал, какой я плохой человек.

На похороны его я не пошел. Там и без меня народа хватало, да и не люблю я никакие похороны, там все равно того человека, что оплакивают, нет.

Первый сборник «Покровский и братья» мы ему посвятили, Конецкому. Никто не был против. Хотя мне говорили: зачем, он же тебя не любил? Я отвечал, что чувства его ко мне не имеют отношения к литературе. Снобизмом он, пожалуй, не страдал, но был из того времени, где Советский Союз, слава на всю страну и миллионные тиражи.

Очень они то государство критиковали, но умерло оно, и они умерли. Без него не могли.

Уходил он тяжело. Все казалось ему, что мало его имя произносят в газетах и по телевидению.

***

Зарисовки

Первая

Пятилетняя Маша – белокурые кудри до плеч – посмотрела по телевизору «Секс в большом городе» и теперь стоит в задумчивости. При этом она одной рукой задрала себе юбку, а другой чего-то отколупывает на двери.

– Бабушка, – говорит она протяжно, не выговаривая «л», – а я стану шъюхой?

Пока бабушка соображает как бы ответить, отвечает ее брат Ваня, уткнувшийся в книгу (он студент-медик):

– Почаще юбку задирай и станешь.

Вторая

По телеку показали фильм про Любовь Орлову. Жена мне после этого:

– А чего это у сына Александрова было такое странное имя – Фольсваген?

Я смотрю на нее внимательно, потом до меня доходит:

– У сына Александрова, – говорю я медленно, – было другое странное имя – Дуглас.

Третья

На обратном пути ехал я в купе с одним арабом. Араб лежал на верхней полке и говорил только по-английски.

Подъезжаем к Питеру, и за двадцать минут до того проводница закрывает туалет – санитарная зона.

Араб слезает с полки ровно после этого и направляется в нужном направлении. Я ему говорю: «Клоуз».

Он подергал за ручку и говорит: «Увай?»

Я пожал плечами. Не мог же я ему сказать «Санитарная зона», потому что мы медленно подползали к Питеру, и по всему пути, с обоих сторон, были разбросаны гигантские кучи мусора.

Да, чуть не забыл, араб отправился в другой конец вагона, там не было санитарной зоны.

***

Как я прочитал «Архипелаг Гулаг».