Люди на болоте. Дыхание грозы

учиться, Халимонко! Работать на завод отправился! В рабочий класс пойду,

говорил!..

На обратном пути Глушак припоминал, взвешивал все, что услышал, узнал.

"В артель сам! - не переставал он удивляться. - Сам закрыл лавку! Добро,

богатство все сплавил!.. И может, по дешевке, не врет, видно..." Глушак,

удивляясь, подумал, что, если б не прозевал, можно было бы приобрести

кое-что по дешевке, но трезвость сразу подавила эту мысль: "Приобрести,

пришло же в голову такое!.. Сам закрыл лавку, богатство сплавил! Ицка в

город послал!..

Чует, значит, что не к добру идет все, что добра не жди!.."

С обычной завистью к Нохимовой изворотливости, с неизменным выводом:

нет на свете человека хитрее еврея - тяжко легла Глушаку на душу тревога:

надежды на путевое нет, погибель идет! Сам Нохим чувствует!..

После встречи с Нохимом много дней и ночей беспокойно рассуждал: надо

было и ему, Халимону, что-то предпринимать, как-то выбираться из трясины,

в которой вязли ноги и которая могла вскоре затянуть всего. Мысленно

блуждая в этой трясине, ища и не видя желанного островка, где можно было

бы чувствовать себя спокойно, Глушак часто прямо-таки ненавидел Нохима:

ему, ловкому торгашу, хорошо; он - как птица, сел, посидел, взмахнул

крыльями - и догони его. Он и в новом месте вывернется, шире других

воссядет! Ему все города, весь мир открыт! А ты - как ты выскочишь, если

ты без земли, без гумна, без амбара своего - что червяк! Что голь вшивая!

Чем больше размышлял Глушак, тем тверже становилось убеждение: как бы там

ни было, ему нельзя пускать на ветер все добро, отдавать самому за

бесценок. "Держаться, держаться надо, хоть зубами, до последнего!" -

приказывал себе старик. В этом он видел смысл теперешней своей жизни среди

трясины, в которую завела его судьба. "Держаться до последнего - ждать!

Не опускать рук, не опускаться самому на дно!" Человек трезвого ума,

многое испытавший за свой беспокойный век, он в той беспощадной и щадящей

изменчивости жизни, которая то больно била по лицу, сшибала с ног, то дула

попутным ветром в сцину, видел теперь свою вернейшую надежду.

"Ничто не вечно, - думал, обнадеживал он себя, чаще ночью, помолясь

перед образами. - Один бог вечный. Были и до панов большевики. Кричали:

вся власть народу навеки. Собирались сидеть век. А потом - как турнули

поляки, дак летели - только лапти мелькали. Не вечно они и теперь!

Цари больше чем триста годов правили, а и то не усидели.

Не вечные и эти, большевики. Турнет кто-то и этих, - может, те же

поляки! И может, очень скоро! Готовятся вон, пишут, за границей давно!..

Наступит день скоро, быть не может, чтоб не наступил!.. Держаться надо!

Вцепиться в землю да ждать, ждать!.."

В такие минуты думал про Нохима, как более разумный:

"Хитрый ты, хитрый, еврей, а дурень. Пустил со страху все по ветру, сам

готов развеять все до пушинки, а как вернется доброе время - где его,

свое, соберешь? Схватишься за голову, взвоешь - да не поправишь ничего!..

Ждать надо, ждать! - приказывал себе. Убежденный в правоте своих

рассуждений, намечал: - Продать кое-что, конечно, не повредит. Скотину

кое-какую отвести на базар, молотилку, может, сбыть, на всякий случай, до

поры до времени. Поберечь деньги до поры до времени. Деньги, что там ни

говори, до поры до времени - надежней, не пропадут, что б там ни было.

Можно запроторить в землю - сам черт не найдет!

И пусть лежат, ждут себе, когда долгожданный день придет! Деньги не

пропадут, продать кое-что не мешает, а вырывать свой корень из земли - нет

дураков!.."

Трезвый, особенно ясный в темноте и в тишине ночи, Глушаков ум с

мудростью рассудительной, опытной советовал ему: "С людьми, до поры до

времени, заедаться не следует! Мягче, хитрее к людям надо! С Чернушками

поближе, подобрей надо - трудящие родственники, защита, какая ни есть!

Мол, сами голытьбы не чураемся, как одна кость с ними! .." В мыслях,

словно в отдалении, мелькнуло злое: "Вот как оно повернулось все: хоть

гордись родством таким!"

3

Глушак сбросил снопы в засторонок, приказал сыну выводить телегу из

гумна. Степан уздечкой пригнул голову коню к его груди, налег локтем на

хомут - конь неохотно, но покорно стал отступать задом: он отошел шага на

три, когда телега, уткнувшись во что-то, остановилась.

- Постой, - крикнул старик сыну, недовольный, взялся за задок телеги;

недотепа Степан и тут не справился как следует - ступицей зацепил за шуло.

Глушак, кряхтя, приподнял задок телеги, переставил от шула. Когда

Степан выбрался из гумна, приказал распрячь, накормить коня; сам постоял

немного, посмотрел на загуменную дорогу, снова потащился в гумно. Посчитал

снопы. На пригуменье, что меркло в отсветах закатного неба, он снова повел

глазами - не видно ли Евхима с возом? Евхима все не было, и Глушак начал

злиться. Не впервые подумал, что плохо, когда в одном гумне вместе два

хозяина, пусть он, тот, другой, и сын тебе. Вспомнил, что не раз, как

свою, брал Евхим его мякину, три раза, как из своих, насыпал себе из его

мешков.

"Сын-то сын, а и за ним нужен глаз! Еще, может, больше, чем за чужим,

ведь он тут же, с тобой, в твоем гумне!