Люди на болоте. Дыхание грозы

Степан тяжело встал, поднял книгу в углу у печи, стукнул дверями в сенцах.

Старик еще посипел, потопал злобно по хате и наконец примолк. Но

спокойно сидеть не мог. Вышел во двор, постоял на вечернем ветру. Хотелось

поговорить, отвести душу.

Он побрел на Евхимово крыльцо. Хата была перегорожена, для Евхима на

местеЪкна были прорезаны двери, приделано отдельное крыльцо. Была у Евхима

и своя собственная усадьба, был там уже и сруб, и стропила даже стояли, а

только жизнь так запутывалась, что неизвестно было - кончать ту хату или

нет. Так и мозолила глаза голыми стропилами, темнела пустая.

Евхим только что поужинал, сидел у стола, курил самокрутку. Старик

подождал, пока Ганна уберет со стола, выйдет, - спросил, как совета:

- Дак что ж делать будем?

Евхим смотрел на все тем же неподвижным взглядом, подпирал плечом

косяк. Затянулся глубоко, даже заискрилась самокрутка из газеты, - долго

не выпускал дыма.

- Что? Выполнять... - наконец разжал он губы.

Голос его, как и весь облик Евхима, мог бы показаться спокойным,

примиренным, но Глушак хорошо почувствовал сдерживаемую, затаенную ярость.

- С сумой пойти недолго! Как старцу какому...

Евхим не ответил. Затянулся еще несколько раз глубоко, медленно; старик

понял, что разговора дельного не получится и надеяться не стоит, а все же

пожаловался: что же оно будет дальше? Евхим резко шевельнулся, бросил

самокрутку на пол, харкнул, придавив,-растер. Отрезал:

- Лучше не будет.

Глушак больше не спрашивал. Не было желания говорить. Посидел,

помолчал, поплелся снова во двор. Стало еще тоскливее. Подался на улицу:

смута в душе гнала что-то делать. А что делать - не знал. Не находил что

делать.

И просить, чтоб смилостивились, - надежды никакой, и сопротивляться -

бесполезно. Все равно что самому лезть на рожон.

"По закону требовать надо. Получится что, не получится - а попробовать

надо. В тюрьму за ето не посадят..."

Тихой улицей, меж двух рядов черных хат, черных ворот и заборов,

молчаливых деревьев, потащился в ту сторону, где живет Даметик. Идя, не

впервые пожалел, что отобрал когда-то хороший лужок у Даметика, судился и

отсудил, задобрив судью; что прижимал, как других, то одолжив ему

что-нибудь, то захватив его коня в своем жите, - надо было тогда

заставлять его, чтоб отрабатывал! Однако же и так рассудить можно: откуда

было знать ему, Халимону, что так потом повернется, что сопливый выродок

Даметика станет твоим распорядителем!

Окна в Даметиковой хате были темные, во дворе - никого, но двери в

сенцы были открыты, и там кто-то возился.

Глушак сказал неизвестно кому "добрый вечер", - из темноты отозвалась

Даметиха.

- Даметик твой дома?

- Дома. Чешется в потемках ..

Глушак внимательным взглядом в теплой темени заметил: старик один,

Миканора нет, - нарочно расселся на лавке так, будто никто и не нужен.

Только поговорив о разных мелочах, поинтересовался:

- А где ж ето Миканор ваш?

- В сельсовете, - откликнулась Даметиха озабоченно. - Собрание

партейное сегодня...

- Ни дня, ни ночи покоя человеку нет, - посочувствовал Глушак. В голове

мелькнуло: "Обсуждает, вшивый, видно, как еще туже петлю на шее затянуть",

- но для Даметихи вздохнул даже. - Нелегко, сказать, и партейным в

теперешнее время.

- А неужели ж легко. Редко когда и дома посидит! - искренне пожалела

Даметиха.

Глушак подумал, что оно и неплохо, что Миканора нет:

пока придет, может, удастся выведать что-нибудь, найти, с какой стороны

подступиться. Может, удастся самих, Даметика и Даметиху, расположить к

себе: чтоб замолвили доброе словцо перед сыном. Пожаловался, что сердце

что-то очень колотиться стало, и ноги ослабли, и зябнуть почему-то стал:

стыдоба, а хоть ты летом кожух надевай иной раз!..

Старость - известно!.. Старость - не радость!..

Даметиха и слушала, и сама говорила охотно, даже радушно, Даметик же,

чувствовал Глушак, только и ждал, когда он кончит да уберется из хаты.

Нарочно зевал на всю хату, сонно чесался: не хотел забывать старые обиды!

Глушак таил злобу: как меняются люди - еще три года назад бегал бы,

суетился, чтоб -получше угодить такому гостю, а вот - волком смотрит, что

значит - силу почувствовал:

"отец партейного секретаря"!

Не говоря ни слова, Даметик вылез из-за стола, зашаркал ногами по

земляному полу. Взобрался на полати, почесался там. Вскоре безмятежно

засвистел носом. А Глушак все сидел, беседовал, подбирался к сердцу,

кажется, и действительно сочувствующей Даметихи. Наконец решил

пожаловаться на налог: хоть разорвись - не выполнишь столько!

Старая кивала, соглашалась. Но как только стукнула, калитка,

послышались на дворе размеренные, твердые шаги, Глушак почувствовал себя

так, будто сейчас вынужден будет схватиться люто. Еще до того, как

звякнула щеколда в сенях, знал: Миканор идет!

Миканор даже не ответил на приветствие. Впотьмах повесив шапку на

гвоздь у дверей, сразу неприязненно бросил:

- Чего пришли?

- Просьба у меня... - Глушак говорил как можно смиренней. - За

справедливостью, сказать, пришел...

Старая зажгла керосиновую лампу, и Миканор предстал перед Глушаком: в

кортовом мятом пиджачке, обвисшем галифе, в запыленных, латаных сапогах;