Люди на болоте. Дыхание грозы

рябое, плосковатое лицо морщилось, глаза щурились - конечно же не от света.

Глушак ловил его взгляд: тот не сулил пощады. Еще до того, как Глушак

кончил объяснять, Миканор отрезал:

- Справедливость, дядько, такая: сдайте все. До последнего фунта. Если

подобру хочете! - В голосе его еще отчетливее зазвучала угроза, напомнил:

- И не заставляйте, как летось, чтоб мы искали!

- Дак я ж разве против, Миканорко, чтоб выполнять! - Глушак почти

умолял. - Дак много ж очень! Чтоб хоть сбавили немного! Чтоб под силу было!

- Дядько, сдавайте, и скорей! - пригрозил неприступно Миканор, вытерев

лицо и руки, садясь за стол. Даметиха, подававшая миску с борщом,

попробовала заступиться за гостя, что так просил, но Миканор сразу же

приказал строго: - Мамо, не вмешивайтесь, куда не надо!

Миканор ел, не глядя на Глушака, не скрывая неприязни, недовольства

тем, что он пришел, сидит; а Глушак, хоть чувствовал это, не уходил, со

скромным, несчастным видом терпеливо ждал, не хотел терять надежды.

Было тихо. Глушак чувствовал, что самое лучшее пока - сидеть так и

молчать. Молчала и Даметиха, боясь, может быть, рассердить сына. В тишине

только слышался заливистый свист Даметика, спавшего на полатях. Долго

молчали.

Глушак еще надеялся, что наступит удобная минута, когда можно будет

начать снова. Просил только в мыслях бога, чтоб не принесло не вовремя

кого-нибудь из соседей. И когда кто-то вошел во двор, услышал сразу.

Человек шел быстро, решительно.

Звякнула щеколда, и в хате появился не кто другой - Евхим. Без шапки, с

растрепанным чубом, с расстегнутым воротником, метнул на Миканора, на

Глушака беспокойный взгляд. С одного взгляда увидел Глушак, что Евхим

"сорвался". Сдерживаться, думать уже не сможет. Попрет напролом.

- Ето ты распорядился? - Голос Евхима заметно дрожал. Он достал из

кармана бумажку, бросил на стол.

Миканор кончил есть, отставил миску, вытер ладонью губы. Спокойно

посмотрел на бумажку, ш Евхима.

- Власть распорядилась.

- Ты знаешь, сколько у меня будет?

- Знаем.

- Знаешь! - Евхим едва сдерживал себя. - Дак если я все, что намолочу,

отдам вам! Себе не оставивши! Не хватит на налог вам!

Миканор поковырял мизинцем в зубах.

- Хватит.

- Хватит! Ты все знаешь! - Евхим задыхался, глаза его горели, он готов

был, казалось, кинуться на Миканора. Даметиха побледнела от страха.

Глушак встревоженно устремился к сыну, рассудительным, отцовским тоном

попрекнул:

- Евхим! ..

Тот - будто не слышал, жег глазами Миканора. Даметиха тоже

спохватилась, бросилась к сыну:

- Миканорко! .. И - ты! .. Будь разумным! ..

Миканор сильною рукой отстранил ее. Встал во весь рост, как часовой, на

стене встала его тень. Заявил спокойно:

- Знаем! - Спокойно приказал: - Ты не ори тут!

Евхим мгновение не знал, что сказать. Было видно: душила злоба.

- Воли много взял себе! - Но этого было мало. От ярости, от бессилия

затрясся, оттолкнул Глушака, ошалело, с визгом заорал: - Дак пусть оно

гниет! Все равно!

На полатях вскочил, удивленно тараща глаза, Даметик.

- Вот как ты заговорил, кулацкая душа! - В Микано

ровом голосе тоже послышался гнев, угроза. - "Пусть гниет!" А ты

знаешь, что - за злостный срыв государственных заготовок?

- Знаю! - Евхим не испугался. Не скрывал ненависти. - И ты знай: не

последний раз видимся. Может, еще увидимся когда! Так что и у меня сила

будет!

Миканор усмехнулся:

- Вряд ли!

- Не зарекайся!

Евхим стукнул в сенях дверью с такой силою, что лампа качнулась и

зазвенела. Минуту все молчали. Миканор, неподвижный, не сводя глаз с

дверей, глубоко засунул кулаки в карманы, сказал жестко - будто кому-то

другому:

- Вот как еще разговаривает, сволочь! л Глушак терпеливо смолчал. Дал

понять, что чувствует себя виноватым. Что не одобряет Евхима. Виновато,

прося не брать близко к сердцу, отозвался:

- Сдурел совсем! Как разгорячится, сам не помнит, что говорит! Не

глядит - свой ли, чужой, на отца, на мать не глядит! На меня дак сколько

раз слепнем лез! Заслепит глаза и лезет! Не скажи против ничего! - Глушак

заметил:

Даметиха жалостливо кивала. Снова взглянул на Миканора. - Ето, когда

был маленьким, упал однажды в погреб.

С той поры все... Чуть заволнуется - шалеет. На меня, говорю, сколько

раз слепнем лез! Дак ты не сердись, Миканорко! Не думай, что тут что

особое!.. - Он взял со стола Евхимову бумажку, сложил. - Мы не против,

чтоб выполнять. Только, говорю, нет возможности - чтоб все. Хоть жилы

поперерви - не вытянешь! Не хватит!.. Если б скинули пудов каких

пятнадцать?..

Миканор уже сидел у стола, но еще жестко смотрел на дверь. Не слышал,

что говорил Глушак, не хотел и слышать.

"Вот дурень! - не мог простить старик Евхиму. - Приперся, зацепил,

разъярил гада! Сам испортил все!.." Когда тащился тихой улицей домой, к

злобе примешалась тревога:

не сообщил бы этот Рябой про Евхимову выходку в Юровичи! Беды не

оберешься!..

На другое утро Глушак съездил в поле, привез еще воз снопов. Сбросил

как попало. Ни за что ударил вилами коня.

Все было постыло, даже ненавистно: и конь, и сын, и снопы, и гумно.

Свет не мил. Ни на минуту не забывалось, клокотало злобой, яростью: