Люди на болоте. Дыхание грозы

видно, хорошо на замерзшей Припяти - легко, весело бегут лыжи! Кто-то, не

секрет, как и он недавно, летит с горы, аж дух захватывает! Вспомнил

веселого товарища своего Ивана Мороза, поехавшего в Минск на курсы, -

вдруг защемила тоска: увидеться бы, поговорить, пошутить друг над

другом... Обещал письма писать, а почему-то все нет!..

Будто и не слышал гомона, смеха на улице, никуда в этот вечер не

хотелось идти. Стоял как в карауле. Прошло мимо несколько человек, две-три

веселые группки. Двое уже почти миновали его, и вдруг остановились,

присмотрелись.

- Не Миканор ли это? - сказала, затаив смех, одна.

Миканор узнал Чернушкову Ганну и охотно двинулся к ней.

С Ганной была Хадоська.

Он поздоровался.

- А я думала,-не замерз ли случайно! - съязвила Ганна. - Стоит, как

столб при дороге!

- Замерз! Не мешало б и погреть, если б было кому! - заметно повеселел

Миканор.

- Так ведь печь, видно, есть? Или, может, отец занял?

- Да нет. Но мне больше по нраву - живая! .

- Ого! Так поискал бы! Может, и нашел бы, если не слишком переборчив.

- Переборчив! Одни мне не нравятся, другим я не по душе. А третьи -

заняты! Сразу по два кавалера имеют, как охрана по бокам стоят. Не

подступиться.

- Вот нашли о чем говорить! - вмешалась Хадоська, топая аккуратными

лапотками. - Лучше скажи, что тебе суждено? Гадал же, видно?

- Нет. И так знаю: в холостяках ходить буду, пока не надоест.

- И мне ничего хорошего не вышло! - сказала Ганна с притворной грустью.

- Гадали мы с Хадоськой, тянули соломину. Так она вытянула длинную

соломину и - с колосом!

Скоро замуж выйдет и - за богатого хлопца!

- Вот скажешь! - застеснялась Хадоська.

- Может, я выдумываю?

- Не выдумываешь, но... - Хадоська, заметно было,- вся полнилась

радостью. - Но - не надо говорить!

- А мне, - сокрушалась над своей неудачей Ганна, - ничего путного не

вышло. Коротенькая соломина и пустая!

И возьмут не скоро, и - вдовец пожилой будет! Вот счастье какое!

- Вдовец! - вдруг засмеялся Миканор. - Так это ж хорошо! Это ж ты,

видно, вытянула меня! Я ж, можно сказать, вдовец. Ведь у меня была...

женка!

- Была у старца торба!

- Нет, правда, была! В Мозыре, на службе! Черненькая, стройненькая,

красивая! Винтовочка трехлинейная!..

- Я ж и говорю - была торба!..

Хадоська, все время поглядывавшая на улицу, заметила невдалеке двух

человек, нетерпеливо потянула Ганну за рукав:

- Идем!

Ганна тоже увидела подходивших, но сразу отвернулась, попросила

Миканора:

- Проводи нас... Поворожим у Сороки...

Что-то было в ее голосе такое искреннее, доверчивое, что Миканор

мгновение колебался, но выдержал характер:

- Ворожите уж одни...

Она, видимо, обиделась немного, но промолчала: подошли Евхим с

Ларивоном. Евхим поздоровался, разудало поинтересовался:

- О чем тут секреты?

- Да о том,-7 сказала, нарочно позевывая, Ганна, - время или не время

спать?.. Миканор говорит, что пора...

- Так пусть и идет...

- И меня что-то в дрему клонит...

- В такой вечер! - захохотал, хотел перевести все в шутку Евхим. Но она

шутить не захотела - неизвестно, чем и окончился бы этот разговор, если бы

Хадоська опять не потянула Ганну за рукав:

- Что ты это выдумала! Идем!

Хадоська чуть не силой потащила ее с собой. Миканор остался один. Уже

на своем дворе услышал он издали Евхимов хохот, подумал: не очень-то она к

тебе льнет, Глушачок!

- Не тебя, не секрет, повидать хотела бы; не тебя и - не меня, конечно.

Только ведь прилипчивый ты, все - думаешь - потвоему должно быть!..

6

Деревней словно овладела дрема. Целыми днями никто никуда не спешил,

все ходили медленно, степенно, беззаботно; кто помоложе, коротали время в

беседах, кто постарше - целые дни грелись, спали на печках. Дремали в

хлевах кони, стояли, вмерзали в снег сани, даже ворота и журавли над

колодцами скрипели как-то сонливо, нудно...

Видимо, никогда не ползли так медленно, неинтересно дни в жизни

Миканора, как в эту рождественскую неделю. Мать кое-что делала по

хозяйству, а отец чуть не целыми сутками посвистывал в нос на печи.

Слезет, кряхтя, почесываясь, прошаркает лаптями по полу, поест - и снова

на печь. Миканор же чем только не пробовал заполнить нудную праздничную

пустоту - и по хозяйству делал все и за себя и за отца, и газеты читал,

перечитывал, так что темнело в глазах, - и все же чувствовал: скука,

пустота не отступают...

Мало радовали его и вечера, когда молодежь допоздна бродила по улице,

перекликалась, будила морозную тишину смехом. Мать советовала пойти к ним,

не скучать дома, приходили несколько раз Хоня и Алеша, звали с собой, - не

соглашался: не его это праздник, не его радость...

К концу недели Курени снова зашевелились. С самого утра перед святым

вечером потянулись в небо дружные дымы, потянулись и не опадали уже весь

день. Не утихал огонь и в печи Миканоровой хаты: кипело варево в чугунах и

чугунках, - теперь уже не постное! - шипели сало и колбасы на сковородах.

Недаром мерз в кладовке разобранный, до времени заколотый кабанчик!

Недаром загублена была и рожь на самогон: чувствовал Миканор, отец

только и ждет, чтобы он ушел куда-нибудь, - хотел разлить самогон из

бочонка, стоявшего в погребе, в бутылки. Бутылки, вымытые матерью, стояли