Люди неба

– Я отношусь к этому как к глубочайшему психологическому экскурсу, но психологическому не в плане психологии как просто психологии или психологии болезни, а как к психологии творчества. Вы знаете, профессий не бывает небогоугодных, ну, разве что если просто уж откровенно… с низкой социальной ответственностью, да? Бывает греховным человек, профессия не может быть греховной. Тем более наша школа, русская, это школа переживаний, это школа исследования человеческого духа, жизни человеческого духа, и это очень близко. Ну почему актеры так легко верят, почему среди актеров так много людей, на самом деле глубоко погружающихся? Я не одна такая, что… Но, впрочем, меня не профессия подтолкнула к иночеству, а сама жизнь.

– А сейчас с каким чувством вы приходите в Дом кино, оказываетесь вот в этих стенах?

– Ну, мне вообще очень приятно то, что здесь так много портретов, среди которых я вижу людей, мне очень близких. Филатова Леню, как раз на нас смотрит, и Хмельницкого. Очень много, и кажется, что они с нами. Вот Жариков смотрит на нас тоже. Вы знаете, мне приятно это, потому что люди, которые смотрят со стен, очень достойные, духовные люди. И я благодарна Господу, что имела возможность с ними как-то соприкасаться, и каждый из них меня научил чему-то именно в духовном плане. Потому что профессия актера – душевная, мы общаемся не на материальном уровне, а на душевно-духовном, и поэтому нельзя принижать это.

– А если говорить о вас, актриса Ольга Гобзева и инокиня Ольга – это два разных человека?

– Да.

– В чем разница?

– Это не мне судить. Об этом, наверное, могут судить люди, которые меня наблюдают, видят. Может быть, какие-то навыки актерской профессии – они остались, но артистизм свойственен очень многим иерархам. Был необыкновенно артистичен владыка Питирим, необыкновенно. Очень артистичен отец Артемий Владимиров, согласитесь. Артистизм – он свойственен не только именно актеру, он свойственен людям, и часто людям духовным, и это очень хорошо, это правильно. Потому что мы же для людей, мы же не для себя, а мы должны привлекать, мы должны собою отражать то в душах людей, которые нас видят, что в них самих живет. Мы должны быть узнаваемы не снаружи, а изнутри, в этом суть.

Хранительница памяти

В последнее время инокиня Ольга все меньше похожа на затворницу. Она ведет свою программу на радио и делает цикл передач на телеканале «Спас», поминая добрым словом знаменитых актеров ушедшей эпохи.

– Вы – ведущая и радиопрограммы, и телевизионной программы. А вот такая публичная деятельность – для вас тоже какое-то особое послушание?

– Это именно послушание, потому что в страшном сне я бы не стала… ну, не стремилась быть публичным человеком. Послушание, которое давно еще было дано мне, чтобы я не отказывалась от интервью, чтобы я рассказывала, отвечала на те вопросы, которые мне задают. Потому что владыка сказал: «Матушка…» Когда я ему сказала: «Владыка, ну я уже ушла давно из актрис, и мне не хочется этого», – он сказал: «А при чем здесь вы? – довольно, так сказать, жестко. – Это не для вас, это для людей». Вот я и терплю.

Здесь, наверное, весь секрет состоит в том, что вот этот, как им кажется, контраст, что была актрисой, а стала инокиней, пошла в рясофорное монашество. Вот этот контраст у всех любопытство вызывает, что могло произойти, может, какая-то драма любовная. Это было бы, наверное, самое шикарное. Но этого не было.

И моя жизнь, на самом деле, и в кино – она не была такой, как думают люди, то есть подарки, поклонники. Это был труд, это был поиск, часто труд такой мучительный, чтобы что-то получилось. Потому что это тонко, это надо пропустить через себя. Иногда, бывает, режиссер совершенно не твоего духа – это вообще очень тяжело. А работать нужно, как мне говорил мой батюшка. Когда я жаловалась, что я уже хочу давно покончить с этим, он говорил: «Нужно работать, у тебя сынок растет». Я попросту рассказываю людям, простым людям, просто я знаю, кто меня слушает и кто меня смотрит. Это люди, которым, ну, за 40, большей частью. И потом, то, что говорю, я говорю для них, они меня слышат и понимают. Я очень хочу, чтобы меня слышали в Алапаевске мои друзья, которых я, по воле судьбы, покинула, но которые у меня остались в сердце. Их тепло, их желание помочь монастырю и мне для меня осталось драгоценностью такой внутренней, даром. Я никогда не говорю вообще, например, даже если приходится говорить в камеру, я всегда как бы чувствую, вижу человека, который мне отвечает.