Люди среди людей

Вирчанд поднял тяжелую корзину и поставил ее около дивана. Аромат цветов и свежих фруктов на мгновение заглушил извечные запахи кабинета доктора Сюрвайера. Мощные ядра апельсинов, плоды граната, связки бананов лежали в корзине, укрытые гирляндами цветов. Хавкин попытался протестовать против подарка, но Вирчанд ничего не хотел слушать. Если доктор Рой только гид, то он, Вирчанд, всего лишь кули - рабочий, согласившийся доставить ученому скромный дар от родственников раненного и спасенного нынешним утром юноши. Мрачный кабинет Сюрвайера сразу приобрел вид индийского храма. Благоухающие гирлянды белых, розовых и темно-красных цветов повисли на спинках стульев, протянулись вдоль высоких подушек дивана.

- Спасибо, спасибо…

Ему хотелось сказать своим гостям что-нибудь особенно хорошее, но голос не слушался, хрипел, срывался. Яд продолжал бродить по телу, яд ни на минуту не давал забывать о себе. Очевидно поняв его состояние, Рой и Вирчанд ни о чем не расспрашивали. Хавкин заметил: они старались вести беседу так, чтобы он как можно меньше участвовал в разговоре.

- Люди поручили мне передать вам свою благодарность, - тихо, будто боясь утомить собеседника, говорил Вирчанд. - Они знают теперь, кто вы и чем занимаетесь. Они одобряют ваши планы, их восхищает ваше мужество. «Если что-нибудь должно быть сделано, - говорят они, - делай с твердостью, ибо расслабленный странник только больше поднимет пыли». Я расскажу им, что по своей дороге вы идете твердо и безбоязненно. Если вам понадобится их помощь, достаточно одного знака - они готовы. Они узнают вас среди тысяч европейцев, потому что, серьезный среди легкомысленных, многободрствующий среди спящих, мудрец выделяется подобно скакуну, опередившему клячу.

Хавкин прислушивался к напевной речи. Такой стиль, богато изукрашенный разводами древней мудрости, свидетельствовал о том, что, кроме юридического европейского, юноша получил и местное религиозное образование. Но кто он? За что пользуется известностью? По правилам индийского обхождения, нельзя задавать гостю слишком личных вопросов. А сам Вирчанд, кажется, не склонен к разговору о себе. Его более занимают чужие судьбы. Он еще раз напоминает, что в Бомбее с сегодняшнего утра у мистера Хавкина значительно больше друзей, чем было вчера вечером. На обороте своей визитной карточки адвокат записал чей-то адрес и имена неизвестных доброжелателей. Эти люди будут полезны вакцинатору, когда начнутся массовые прививки.

- Мои соотечественники бывают подчас косными, - будто извиняясь, пояснил он. - Три тысячи лет собственной писаной истории не только достоинство, но, и, в известной степени, недостаток. Народу со столь длинной историей трудно впитывать новое, трудно перешагнуть через свою взлелеянную веками национальную гордость. Если тридцать столетий считать, как учит Риг-Веда, что «наши желания различны: возчик жаждет дров, врач - болезней, а жрец - жертвенных возлияний», то трудно в один прекрасный день поверить, что появился врач, жаждущий для миллионов своих пациентов здоровья и только здоровья. Ко всякому прибежищу обращаются люди Индии, мучимые болезнями и страхом: к горам, к лесам, к деревьям в роще и к гробницам. И совсем не каждому удается понять, что спасение таится не в тенях вчерашнего дня, а в свете дня сегодняшнего.

Хавкин приподнялся на локте, чтобы лучше слышать и видеть своего гостя.

Вирчанд говорил скорее как проповедник, нежели адвокат. Но проповедник, в отличие от индийских полуграмотных «святых», без суеверий и предрассудков. От такого человека можно и помощь принять, но пока вакцинации мешает не косность индийцев, а тупость английского генерала Гетакра,

- Начальник бомбейского гарнизона не желает, чтобы город избавился от чумы?

- Нет, почему же, желает, но только с помощью винтовок, хотя наполненный вакциной шприц дал бы, вероятно, более значительный эффект.

- Зато винтовка привычнее, - засмеялся Рой. - Газеты много пишут о храбрости Гетакра, но я не припоминаю ни одной заметки, посвященной его уму.

- Платон, видимо, не зря ставил мужество на последнее место среди человеческих добродетелей, - улыбнулся Вирчанд. - Я как-то думал о том, что именно такие вот солдафоны называют храбростью, и пришел к неутешительным выводам: капля тщеславия, доля упрямства да безграничное презрение завоевателя к гражданам страны, в которой они живут, - вот, пожалуй, и весь состав этого немудреного чувства.