Люди удачи

Он бродил повсюду, лишая братьев своих услуг. От Нааса Хаблоод до скотного рынка, от полицейского участка до конторы общественных работ, от района белых обратно в кварталы местных, от обозначенной камнем отцовской могилы до могилы шейха Мадара. Он шел упорно и быстро. Нестерпимая жара того сухого сезона загоняла под крышу даже самых выносливых уличных мальчишек. Городские женщины и девчонки уже давно попрятались из страха перед итальянскими солдатами, а немногие мужчины, мимо которых проходил Махмуд, казались озабоченными или погруженными в раздумья. И когда однажды он услышал смех, сопровождаемый странно-хулиганской, улюлюкающей музыкой, бьющей по ушам, он направился к этим звукам. Они привели его к порогу глинобитной закусочной-махааяд за складом одного парса, торговца сахаром из Бомбея. Хрустя ступнями по просыпанному сахару, Махмуд крадучись попятился прочь от двери и гогочущих мужчин, развалившихся на обшарпанных диванах вдоль четырех стен. Его отступление было медленным – слишком заинтересовала его рогатая машина, похоже, изрыгавшая все те шумы и свист, которые он услышал.

– Кто это сует свой мелкий нос в наши дела? – спросил, заметив Махмуда, развалившийся на диване мужчина с яркой от хны бородой. – Каалай! А ну иди сюда! – велел он, протягивая руку, словно чтобы отщипнуть его с лозы. – У тебя вести для нас, парень?

В полутьме комнаты с земляным полом табачный дым клубился и поднимался из булькающих трубок шиши, не давая разглядеть, какая нога принадлежит какому торсу и какое лицо венчает какое тело. Прямо склад мужчин, кое-как сваленных в кучу.

– Я его видел. Ты один из мальчишек Хуссейна, сах? – спросил молодой, в шляпе под западную, надетой набекрень, и голубой мужской юбке маавис на тонкой талии.

– Да.

Грубый гогот.

Самолюбие Махмуда, уже тяжелое, взрослых размеров, было уязвлено.

– Что тут смешного?

– Ничего, парень, хороший был человек Хуссейн, Аллах оо нахариисто, да пощадит его Аллах. Просто мы глупые люди, которым все смешно. Уйди ты с этого адского солнца, посиди с нами. Держи. – Он протянул Махмуду металлическую насадку шиши, потом выпутался из скопления тел и занялся диском, который вращался на проигрывателе.

Нервно сжимая трубку шиши в руке и не видя в куче людей места для себя, Махмуд сел у двери и подогнул под себя длинные ноги.

Когда раздалась новая улюлюкающая песня, молодой мужчина забрал у Махмуда трубку и раскидал со своего пути чужие ноги, высвобождая себе место на диване.

– Как тебя зовут, ибн Хуссейн?

– Махмуд.

Широко улыбаясь и перейдя на беглый английский, его собеседник прижал ладонь к сердцу, выразительно опустил взгляд и объявил:

– Ваш покорный слуга Берлин.

Так они и познакомились, и так Махмуд влюбился в Берлина. Любовь была, безусловно, чистой и платонической, но отягощенной пристальным наблюдением, которому мальчишка подверг старшего знакомого. Его манера держаться, его представления, его паузы, его ругательства, его желания, его антипатии – Махмуд записывал бы их все, если бы умел писать, но вместо этого запоминал накрепко и уносил с собой, как птиц, попавшихся в его силки. Он подкрадывался к дверям чайной, пытаясь чутким ухом уловить говор Берлина сквозь шум чужих голосов. Моряки. Матросы. Экипажи торговых судов. Котельные машинисты. Кочегары. Угольщики. Бадмарин. Они называли себя по-разному, но он быстро сообразил, что это люди моря, люди мира. Прячась по углам в махааяд и, чтобы сохранить свое место в их конфессии, передавая то и принося это, он улавливал обрывки их историй, их мифологии.