Людмила

Оба этажа круглой стеклянной коробки (над террасой и под ней) светились изнутри неярким светом — снаружи было еще светло. Расчерченная белыми полосами бетонная площадка была почти вся занята автомобилями — я подумал, что ГАИ в городе Гальте не слишком строга к подвыпившим водителям. Сверху доносилась танцевальная музыка, но на террасе было мало народу — отечественные прожигатели жизни считают, что шикарней кутить в помещении. Однако вход в ресторан был с первого этажа, а на террасу можно было пройти только через зал. Чисто выбритый в красной куртке швейцар был похож, скорей, на киношного боя, чем на швейцара, и мне было непонятно, зачем он здесь, не выражая никакого почтения, торчит в проходе между стеклянных секций. Во времена моей юности швейцары были почтительны и респектабельны в своих черных, расшитых галунами мундирах, в таких же фуражках и с окладистыми бородами — говорили, что последнее было непременным условием для получения швейцарского места. Впрочем, и стояли они тогда не в таких сомнительных проходах, а в дубовых с зеркальными стеклами дверях. Правда, мне в те годы приходилось любоваться на них только снаружи. Я вздохнул, прошел мимо равнодушного «боя» и поднялся по широкой, состоящей из отдельных бетонных плит лестнице на второй этаж. Посреди огромного зала концентрически закруглялась украшенная разноцветными фонарями стена. Там, внутри, вероятно была кухня, а с этой стороны, вдоль стены проходила ярко-красная с хромированным верхом стойка буфета с непременной выставкой иностранных бутылок за ней. На фоне этих бутылок две довольно миловидные молодые буфетчицы отбивались от осаждавшей толпы. Меня удивило, как много даже и в этот час там было народу, однако особенного оживления среди персонала я не заметил. Два официанта у квадратной колонны болтали, не обращая внимания на призывные жесты приподнявшегося над столом толстяка, с которым были еще две перезрелые дамы; еще один бездельничал, опершись обоими локтями о стойку буфета, и между столиками с видом надсмотрщика разгуливал массивный детина в смокинге, очевидно, метрдотель. Какой-то тип в полосатой жилетке и в бабочке вырос рядом со мной, чтобы сообщить мне, что свободных мест в зале нет.

— Устраивает, — сказал я и сунул ему в руку пятерку. — Принеси мне на террасу рюмку коньяку и меню, а там посмотрим.

Малый сразу стал приветлив и сказал, что я могу занимать на террасе любой столик, а он меня мигом обслужит.

Вид с террасы был богат и разнообразен. Я вспомнил вялую «кардиограмму» ленинградских крыш из окна башни, да темный силуэт ангела без креста. Здесь на крутых склонах всех оттенков зеленого, тонущие в купах деревьев, украшенные башенками-фонариками, мансардами, мезонинами и ротондами без всякого стиля и порядка прятались разноцветные особнячки; мерцали за темными пирамидами туи длинные конструктивистские корпуса из желтого песчаника с надстроенными сталинскими балюстрадами, но и это отсюда не раздражало. Однако сейчас этот пейзаж, как перепроявленный снимок быстро темнел и растворялся в наступающей темноте, а вдоль края террасы пробежала и засветилась натянутая гирлянда электрических лампочек. Пейзаж утонул.

Я допил свой коньяк, и официант принес мне салат из крабов и бутылку белого вина. Затем был суп из креветок и жаренная форель, и я ждал рекомендованного Зигфридом цыпленка. Здесь было мало народу и хорошо было сидеть одному, сибаритствовать и глядеть на рассыпанные в темноте по склонам огни.