Людмила

Тропинок здесь не было, и мы, цепляясь за кусты и перекликаясь, скатились по крутому склону до огибавшей гору мощеной пешеходной дорожки, огражденной с другой стороны парапетом из дикого камня. Но здесь я уже был один. Слева от дорожки, на залитом холодным светом склоне, по которому я спустился, луна прорыла глубокие, черные пещеры, сверху доносилась неестественно громкая здесь музыка из невидимого ресторана, а голоса моих спутниц затерялись в кустарнике на холме. Подождав их с минуту, я закурил и пошел по дорожке вдоль подножья горы туда, где, как я знал еще с детства, спускалась от этой дорожки по горе недлинная лестница из отесанных каменных глыб. Там, дальше, среди фруктовых садов Армянского Нью-Йорка, еще вниз уходила мощеная булыжником улица, название которой я забыл. Я спустился по лестнице и остановился на твердом булыжнике, залитом лунным светом. Отсюда, уменьшаясь, уходили нависшие над белыми в лунных пятнах стенами темные деревья садов. Этот белый под черным звездным небом коридор кончался ничем, как будто там, в его конце повесили такой же черный с яркими звездами занавес. «И темнота была черней тех ног, и слиться с чернотою он не мог», — вспомнилось мне, потому что там, в конце этой улицы, отбросив на сверкающий булыжник три четкие тени, стояли три четкие тени. Тема «может ли тень отбрасывать тень» часто бывала предметом моих размышлений, но не сейчас. Вечер был прекрасен и полон поэзии. Светила луна, и моя собственная тень, упавшая наискосок, была просто тенью. Но ресторанная музыка смолкла, и голоса затерялись на склоне. Голоса двух темных шатенок с местным выговором. Я не путал их с Асолью, и они были мне не нужны. Я просто вышел с ними из ресторана, и они привели меня туда, куда им сказали меня привести. А здесь меня ждали три тени, наверное, я был им нужен.

Трое это не много, и я шагнул им навстречу и зашагал по твердому и не слишком скользкому булыжнику вниз. Я знал, что мне делать, и был уверен в себе. Сигарета еще дымилась между моих пальцев, я не стал выбрасывать ее. Я еще затянулся, прежде чем послать мая-гири — такой японский удар: вы поднимаете ногу на уровень колена другой ноги и резко выбрасываете ее подошвой вперед. Все это немного сложнее и состоит из нескольких движений, но гораздо дольше описывать, чем показать. Показ не удался.

В разных иностранных фильмах, кажется, даже в «трофейных», я помню, любили показывать, как в самый неподходящий момент какой-нибудь комический персонаж, шлепается на землю, подскользнувшись... на банановой корке. В нашем кино такой кадр ни за что б не прошел, потому что любому было бы ясно, что кожуру подложили специально для этого комического кадра. В нашей стране, из всех экзотических фруктов самый популярный и самый недоступный — этот самый банан, и когда их где-нибудь, всегда неожиданно, начинают продавать (на советском жаргоне «давать»), выстраивается очередь на целый квартал, и публика готова часами стоять, чтобы получить одну гроздь «в одни руки». Я, в общем-то, равнодушен к этому мучнистому фрукту, но и мне как-то пришлось наблюдать и услышать в очереди прямо-таки зощенковский диалог, потому что какая-то почтенная дама с верещавшей и не желавшей ничего знать обезьянкой попросила продать ей пару бананов без очереди, но какой-то маленький и справедливый пенсионер стал ругаться, требуя, чтоб дама «стояла», «а то сейчас все с обезьянками придут, и что, всем без очереди?» О чем тут рассказывать, и так всем известно, что банан почти такая же редкость у нас, как обезьянка, но, видимо, их сегодня (бананы, а не обезьян) где-то «давали». И вот благодаря этому исключительному случаю я теперь не то, что подскользнулся, я со своим мая-гири прямо-таки прокатился на брошенном кем-то ошметке. Я прокатился на нем и всей своей тяжестью грохнулся на гладкий булыжник, и искры от моей сигареты рассыпались вокруг меня. Я больно ушибся спиной и локтем правой руки, но у меня не было времени охнуть: я увидел тяжелую тень, летящую мне в лицо, — и снова искры. И опять не дали передохнуть, сразу же пудовой гирей ухнули в бок. Я извернулся и попытался захватить чью-то ногу, но только слегка ослабил удар, а сзади кто-то въехал мне под лопатку, и опять удар носком ботинка в скулу, и искры, искры... Я вспомнил тот вечер и крик: «Убейте меня, я не хочу больше жить». Я вспомнил тот крик, просто вспомнил искры в черноте за воротами нашего двора и этот крик, просто увидел и услышал, и... Нет, никаких ассоциаций — просто вспомнил. Я увидел полную луну, ее заслонила нагнувшаяся надо мной плотная тень, она сунула руку под мой пиджак, к внутреннему карману.

— Где она? — хрипло выдохнула наклонившаяся надо мной рожа.