Людмила

Образ, сложившийся помимо моей воли и, видимо, опровергавший инертную логику созданной мною и поработившей меня теории, именно из-за нее не мог внести поправку в мои рассуждения, не мог даже быть оценен в ходе этих рассуждений и, высказанный как случайная оговорка, был забыт мной потому, что не отвечал моим представлениям об этом деле. И я не заметил тогда закономерности событий, целого класса явлений, оттого что они были внешне так же обыденны, как детали меняющегося пейзажа на моем пути. Не замечать эту закономерность было для меня так же естественно, как не обращать внимания на подъезды, мимо которых я проходил. Из общей массы лиц и предметов нужно было выделить явления, повторяющиеся в большинстве случаев, но я ничего такого не находил. А ведь я и тогда чувствовал один и тот же упорно повторяющийся цикл, круг действий, совершающийся вокруг меня, в кульминационных точках моего расследования, там, где, как позже выяснилось, было особенно горячо или совершалось что-нибудь важное. Что же это были за действия и что за предметы? Маленькая ложь, между делом и для успокоения сказанная мною Людмиле. Маленькая ложь о том, что человека сбила «скорая помощь», и реакция Людмилы на эту ложь. Но этой лжи предшествовала драка, а потом убийство одного из значительных, а главное, хорошо информированных преступников. Или тот случай, когда я в своем поспешном бегстве от разъяренной женщины чуть не попал под машину. Под какую машину? Или мотоциклист, внезапно выскочивший из ворот докторского дома. Он чуть не сбил меня и сам едва успел проскочить под носом у кареты «скорой помощи». Нет, он, конечно, не имел никакого отношения к преступлению, этот мальчишка, но всегда, когда очередной эпизод приближался к своей развязке, что-то непременно двигалось, вращалось и шумело вокруг, как на киноплощадке, где для достоверности создается какой-то динамичный фон. Может быть, так же было и в случае с похищением, но меня не было там: как всегда я опоздал на несколько минут, и, поднявшись по деревянной скрипучей лестнице в башню, в сиротливых сумерках белой ночи я увидел на столе серый томик Александра Грина, карту никогда не существовавшей страны, бутылку и три бокала с недопитым красным вином. Это красное вино...

Так в какую же машину можно было в присутствии многих свидетелей затолкать упирающуюся и взывающую о помощи женщину?

Динамичный, существующий только для достоверности фон, перестает быть фоном — «скорая помощь» выезжает на передний план.

— Почему ты сказал, «скорая помощь»? — спросил Гена.

— Все государственное, — сказал я, — плантация, машина с подъемным краном, «скорая помощь». Можно забрать льва с Дворцовой набережной, можно человека. Никто не спросит.

23