Людмила

В густой темноте я нажал кнопку фонарика и осветил пространство насколько хватило рассеянным светом с неровным более светлым кружком посредине. Там в центре (я хорошо помнил эту пещеру) была расходящаяся наверху двумя сводами или, может быть, арками — как назвать — естественная колонна. Светлый кружок попадал как раз на ее основание, почти круглое и диаметром около полуметра. Я повел фонариком вверх и направо, осветил свод, часть потолка — дальше уже все терялось в темноте. На секунду правая стена осветилась ярче, и я услышал шум проехавшего автомобиля. Я посветил себе под ноги и прошел несколько шагов в глубину пещеры, потом снова поднял фонарик, осветив рассеянным светом правую сторону. Неглубокая, немного выше моего роста ниша, формой и пропорциями похожая на выдолбленный в стенке гроб. Подходящий гроб для моего мертвеца. Я усмехнулся. В верхней части, на высоте моих плеч, тоже естественное, углубление — я направил на него кружок. Там, вроде бы, все было по-прежнему, а вложенные нами туда когда-то один на другой два камня как будто еще сильней заросли мхом. Я подошел ближе, и, протянув руку, прикоснулся к заросшему мхом углублению между камнями. Похоже, что все, как было, но я протянул правую руку с фонариком и попробовал приподнять верхний камень — он приподнялся. Лоскутья оборванного мха приподнялись вместе с ним. Что ж, это еще ни о чем не говорило — во время своей сентиментальной прогулки Прокофьев заодно мог проверить и наш старый тайник. Поднатужившись, я вытащил камень из углубления, чуть не уронив другой, подпиравший его, себе на ноги. Положил камень на землю у своих ног, разогнулся. Снова посветил фонариком в углубление. Высветил облезлый, в пятнах темной ржавчины бок жестяной коробки. Вытащил ее вперед. Некоторое время рассматривал остатки многокрасочной когда-то китайской пагоды, раскидистого дерева рядом с ней, сверху, над пагодой, полукругом расположенную надпись «Лянсинный чай». Легко открыл верхнюю крышку, под ней была еще одна, некогда блестящая, теперь покрытая ржавыми пятнами, изъевшими прейскурант других сортов Кузнецовского чая. Постоял. Фонарик светил совсем слабо, и надо было торопиться. Я вздохнул и открыл вторую крышку.

Нашего клада не было в коробке. Не было и промасленных тряпок, в которые он был завернут. В мутно-прозрачном полиэтиленовом пакете были упакованы четыре плитки шоколада «Ленинград». Я развернул пакет, вытащил из него одну плитку. Выдвинул из обертки твердый, упакованный в серебряную фольгу брикет. Разорвал фольгу. Нет, это был не шоколад, это не было даже похоже на шоколад, хотя цвет и трудно было разглядеть в свете «садящегося» фонарика. Это было похоже на мумиё, но это было и не мумиё — это был опиум-сырец, упакованный в обертку от шоколада.

Я стал видеть гораздо лучше. Ярче заблестела открытая внутренность коробки, и стали рыжими темные пятна ржавчины на этой светлой поверхности, и цвет сырца стал зеленовато-коричневым — все стало отчетливо видно в белом луче фонаря, более яркого, чем мой.

— Ну, как мумиё? — услышал я сзади довольно высокий, но твердый голос, в котором я узнал голос моего портье.

Я подумал, что, может быть, он приехал в том автомобиле, который, как мне показалось, проехал мимо пещеры, но, может быть, мне так показалось, может быть, тот автомобиль остановился где-нибудь неподалеку? Еще я подумал: с ним ли его пес, который показался мне таким добродушным при первом знакомстве, но, может быть, только при первом знакомстве?

— Все в порядке, — сказал я, поворачиваясь и пытаясь разглядеть хотя бы его фигуру, но — куда там — его фонарик светил намного ярче моего и он светил мне в глаза.

— Нехорошо, — укоризненно сказал голос позади слепящего пятна. — Я ведь не рекомендовал вас Маджиду.

— Ну, к чему эти условности, — примирительно сказал я. — В рекомендации не было такой уж необходимости. Мы с ним знакомы с детства: еще по школе.

Вообще-то, несмотря на слепивший меня луч фонаря я чувствовал себя достаточно уверенно. На этот раз банановой корки не было у меня под ногами. Мне показалось, что и Зигфрид почувствовал мою уверенность.

— Ну что ж, — сказал он. — Может быть, вы и правы, — фонарик в его руке качнулся. — Только что нам разговаривать об этом здесь? Давайте лучше выйдем на свежий воздух, а там уж и решим, как нам быть. Ладно, забирайте свое мумиё.

Я подумал, что в этом есть резон: во всяком случае снаружи я смогу лучше оценить обстановку. Я повернулся со своим уже «издыхающим» фонариком и, положив его на камень, закрыл коробку. Я еще успел удивиться, когда она взорвалась в моих руках и рассыпалась в брызгах оседающего фейерверка.

25