Людмила

Итак, с летчиками я разобрался. Это были храбрые и отважные люди, защищавшие в нашем небе нашу страну от фашистских захватчиков и защитившие ее и напоследок подарившие мне плитку шоколада. И это не они приходили к Прокофьевым топтаться там на снегу. С теми тоже все было ясно, но ясно было мне, а нужно было сделать так, чтобы это стало ясно всем и чтобы в дальнейшем никто даже случайно не принял меня за одного их них. А Кипила... Что Кипила? С ним тоже всё было ясно. Кипила был арестован. Я не присутствовал при самом аресте, но иначе быть не могло — ведь не даром же я послал две пули из отцовского нагана в штабель бревен, сложенных у решетки игрушечного замка. Мне, конечно, жаль было, что я не сумел предотвратить убийство глупого Зигфрида, — как бы там ни было, этот курортный Казанова не заслужил такой участи, — но разница, которую покажет баллистическая экспертиза будет слишком очевидна, чтобы обвинить в его смерти меня. Тот город, где я родился и вырос и где все это произошло... Я все-таки не стал жечь его дотла: там, на склоне горы в темноте все же светились огоньки сигарет — там кому-то еще был нужен Прокофьев со своей музыкой, и мальчики в летнем кафе все еще несли всякий вздор, и Гена Долгов продолжался заниматься философией в своей бочке. Я не говорю, что кто-нибудь вышел из этого города живым, но, может быть, и время еще не настало?

Тогда, похоронив всех своих знакомых в Гальте, я вернулся в Ленинград, чтобы отчитаться за сделанную работу. Солнце стояло в зените, и в окнах моего кабинета небо было перечеркнуто белой прорехой, такой же косой и неровной, как на дерматиновой спинке моего кресла, но ты не видела этой полоски, так же как и крашенного малярной кистью под дерево железного ящика в углу... Странно, несмотря на очередной удар по темени, полученный мной на моей малой родине, я был свеж и бодр и готов завершить открытое тобой уголовное дело. Мой ангел, собиравшийся шагать со мной в ногу по раскаленным крышам, больше не вызывал у меня вопросов. Я и так знал, что он на моей стороне и когда будет нужно, его руки не будут пусты.

Следователь тоже не сидел без дела, пока я был в Гальте. Со своей стороны он выяснил обстановку в Учкене и уже знал о существовании там незаконной маковой плантации, но пока, дожидаясь меня, не принимал никаких мер, так как боялся помешать мне в моем расследовании. Он также установил связь между Маджидом и директором гальтского химфармзавода и теперь довольно точно знал количество производимого и не учитываемого на месте наркотика. Ему, правда, был неизвестен заказчик, он же получатель продукта, но это было уже не его, а мое дело, и я его выполнил. Здесь же он провел большую бюрократическую работу по сбору и приведению в порядок документов по линии Ленинград — Стокгольм. Что мог, он попытался сделать и для несчастного Шарлая, но это была очень трудная задача, и на этот счет я не увидел в нем особенного оптимизма.

Мы разговаривали с ним в кабинете, по очереди наблюдая пересекавшую окна белую прореху на почти таком же белом небе, потому что то он, то я пересаживались за стол, чтобы раскрыть и посмотреть нужную кому-нибудь из нас папку.

— У меня такое впечатление, что мы работаем над этим делом уже сто лет, — сказал следователь.

— Нельзя сказать, чтоб мы совсем не продвинулись, — ответил я.

— Да, пожалуй, пора закрывать это дело, а заодно...

— Что? — спросил я.

— Тебе не кажется, что можно бы перейти и на Ты?

— Да, несколько старомодно, — согласился я. — Я сбегаю?

— Не надо, — сказал следователь, — у меня есть.

Он наклонился и достал из крашеного под дерево железного ящика неполную бутылку коньяку, два стакана.

— Представляешь, если б мы стали пить водку в такую жару? — сказал он, запер на ключ кабинет.

Мы чокнулись. Коньяк был слишком теплым. Ничего.

— Людмила? — спросил следователь.

— Нет, — сказал я, — пока нет, — соврал я.

— Она мне нравится. Я хотел бы помочь тебе, — сказал следователь.

— Может быть, поможешь, — опять соврал я.

— Расскажешь? — спросил он меня.

— Расскажу, — сказал я. — Но не сейчас. Немного позже. Я не хочу, чтоб они уничтожили вещественные доказательства. Когда приеду, я все тебе расскажу.

— Ну, давай.

Выпили по второй, и следователь отпер дверь.

1

К следователю я ехал на автобусе, и здесь мне тоже повезло, правда, помельче: на остановке «Университет» какой-то молодой человек — наверное, провинциал — уступил мне место у окна. «В этом городе, наверное, все праведники приезжие, — подумал я, — но, вообще-то, это не мое дело — жечь города. Однако кое с кем разобраться я должен. Я многое мог бы простить, — подумал я, — многое я даже хотел бы простить, но предательство... Если когда-то он даже на минуту не мог допустить, что Идол был голубым... — я задумался. — А Контора? — Спросил я себя. — Контора? Летчики на снегу? Разве это не то же? И если бы не женщина, вставшая на моем пути, если бы не Людмила... О, тебе ли жечь города!»

Юноша, уступивший мне место, наклонился к другому, сидевшему рядом со мной.