Людмила

Я не заметил, следовал ли за мной светло-серый или он был впереди или его вообще не было, а он дожидался меня на месте — мне это было все равно. Я теперь все о нем знал, просто мне не хотелось называть его иначе. Пусть будет светло-серый: человек без имени и лица, без прошлого, а главное, без будущего. Пусть так. Я вышел на кольце, и трамвай, обогнув ветхую церковь, на которой по-прежнему не было ни ангела, ни креста, остановился с той стороны — вероятно, у них там была диспетчерская или как оно там называется, — а я прошел узким, мощеным, раскаленным добела переулком и на проспекте, не сворачивая к переходу, дождался просвета в потоке машин и, перебежав на ту сторону, шагнул на гладкий тротуар. Там, немного правее противоположного угла, трехэтажный дом с фактурной рустовкой, с карнизом по второму этажу, с наличниками вокруг окон — обычный дом второй половины прошлого века: он когда-то был выкрашен охрой, но краска от времени поистерлась, пропиталась уличной пылью, и весь дом золотился. С левого края до недавних пор, видимо, помещалась овощная лавка, но вход в нее был заколочен, а окна замазаны мелом, там, на одном из них была пальцем прочерчена не сразу понятная надпись ТНОМЕР; справа была парикмахерская, в том помещении тоже был РЕМОНТ однако тени от сорванных букв ясно читались над обоими окнами. Посередине была парадная дверь, резная, неоднократно крашенная и облупившаяся до нижнего слоя. Рядом с дверью на золотистой стене темный след от какой-то таблички. Вдоль замазанных мелом витрин темноволосая женщина в ярко-красных брюках шагнула навстречу мужчине с рюкзаком за плечами, и девочка в клетчатом комбинезоне бросилась от него и, подпрыгнув, обхватила женщину тоненькими руками за шею и повисла на ней. Я прошел между ними, и успел заметить, как мужчина, сделав два шага к женщине, наклонился, чтобы что-то поднять, но это было уже за моей спиной. Дверь захлопнулась.

Широкая истертая лестница двумя маршами поднималась к обширной, огражденной чугунными перилами площадке и от нее разветвлялась еще на две. Две двери на этой площадке и две на третьем этаже. Какая тишина в этом доме. Я поднялся на широкую площадку второго этажа, подошел к окну.

Длинное трехэтажное каре замыкало асфальтовый двор. На ярком асфальте резкая тень от противоположной стены лежит неподвижно, и ни одна дверь не выходит во двор — только окна, но в них не видно движения. За ржавой крышей зеленый вал бестрепетных крон, как будто он набежал и застыл. Во дворе какой-то голый порядок, не то казарма, не то тюрьма, а там, за тюрьмой — сад. «Там сад, — думал я, глядя в окно на ярко освещенный двор и на зеленый кряж деревьев над крышей. Что там за сад?» Да нет, я, конечно, знал, что там за сад, только теперь мне было нечего делать в этом саду. Потому что... Потому что... Просто нечего делать и все.

Я поправил за поясом свой старый с облезшим вороненьем наган. Наверное, удобней было бы спереди, но в расстегнутом пиджаке... В общем-то, он был мне не нужен — мой противник не из тех людей, которые затевают стрельбу, — но этот его уголовник, он сам мог проявить инициативу, так что лучше было на всякий случай иметь.

Я достал ключ и открыл дверь.

Охранник за деревянной перегородкой под остекленной стенкой с ключами равнодушно кивнул мне оттуда.

— Как загоралось? — спросил меня этот «мордоворот».

Я неопределенно пожал плечами.

— Да-а, мне бы такую командировочку, — мечтательно сказал «горилла».

— Так ведь работать пришлось, — сказал я.

«Горилла» хмыкнул:

— Можно и поработать в таком-то местечке, — но это он сказал уже мне вслед.