Или роль Али Батюниной, землемера, преданного делу революции, ее идеалам, что называется, до последней капли крови. Она и погибает в конце спектакля с убежденностью в том, что только труд на благо народа может сделать человека счастливым.
Пьеса Афанасия Салынского была для своего времени в чем-то неожиданна, остра, тем и привлекала режиссеров разных советских театров. Речь в ней шла о расцвете НЭПа, наступившего всего лишь пять лет спустя после Октября, о том, как в людях, в их душах, в их метаниях словно продолжалась Гражданская война, но искушали и манили к себе приметы новых возможностей, в пределах которых ничего запретного не было. Так и сосуществовали они, те, кто отстаивал идеалы победившей революции, и те, кто внутренне сдался, поддавшись на иллюзию красивой жизни, состоящей из накопления любой ценой всего, что можно присвоить, захватить.
Из дня сегодняшнего основные мотивы пьесы советского драматурга можно расценить как своего рода предупреждение — другой вопрос, что Афанасий Дмитриевич Салынский несправедливо забыт (хотя в преддверии 75-летия Победы несколько театров вспомнили о «Барабанщице»), как и многие его современники: кто-то — по праву, кто-то — без особых на то оснований. История советской многонациональной драматургии в полном и объективном объеме все еще продолжает ждать своего беспристрастного исследователя…
Режиссер спектакля «Молва» Арсений Сагальчик говорил: «В пьесе нас увлекло прежде всего само время безудержных послереволюционных мечтаний и ожесточенной классовой борьбы. Хотелось обнаружить причинность сбивчивости шага Шишлова; вскрыть путь падения Садофьевой; разобраться, исследовать становление характера Окатьева; наиболее полно раскрыть упрямый революционный шаг Батюниной; взглянуть на движение коммуниста Можаренкова в обстановке НЭПа.
Хочется понять и многое учесть сегодня. Ради этого написана пьеса, ради этого мы ставим ее на сцене. Речь идет не о затерянном поселке Птюнька, названном автором с улыбкой. По существу, это маленькая историческая модель. Это пересечение исторических координат, постановка вопроса с глубоким философским обобщением.
В чем же суть основного конфликта? Прежде всего в предельном максимализме Шишлова, мечтающего за один миг построить „рай земной“. Можно быть одержимым прекрасными идеями. Можно быть преданным революции, быть преданным в любви — и стать причиной собственной гибели и гибели любимого человека».
Аля Батюнина, какой написал ее драматург, увидел режиссер и воплотила Людмила Чурсина, — личность незаурядная. В сложную эпоху, когда в единый узел завязались многие противоречия, она сумела сохранить трезвый ум, ясность цели, верность долгу. Ей очень нелегко в окружении явных и скрытых врагов. Строительство «светлого города» на месте жалко прозябающей Птюньки, который призван будет изменить косный прежний мир с его бездуховным существованием — цель и смысл ее короткой жизни.
Но доброта оборачивается злом и насилием, а за этим — неверие в людей, в их силу, и Шишлов поддается молве о том, что Аля берет взятки, и отправляет ее на гибель. Прозрение приходит слишком поздно, и он гибнет сам…
Это — нравственный итог происходящего.
Снова позволю себе немного пофантазировать.
Ведь в «устаревшей» пьесе Афанасия Салынского немало, совсем немало перекличек с сегодняшним днем. Они могли бы пробить себе дорогу на подмостки, если бы не наш страх выглядеть устаревшими, замшелыми, пытающимися вернуть коммунистические идеалы и воплотить их в реальность. Но разве только коммунисты мечтали о «светлых городах»? Разве только для них «рай на земле» был недостижимым, но страстно желанным?
Другое дело, что в эти понятия сегодня самим временем вложены совсем другие смыслы…
Так или иначе, для Людмилы Чурсиной роль Батюниной не стала случайностью: ведь эта героиня была не просто слепо действующей, но размышляющей, пытающейся анализировать явления и характеры в тех новых условиях, что столь кричаще проявились в выпавшую на ее долю эпоху. И это не могло не представлять интереса для молодой актрисы, накапливающей опыт отнюдь не только профессиональный.
Людмила Чурсина со своей высокой требовательностью и серьезнейшим отношением к сценическим работам, вероятнее всего, не могла быть удовлетворена «повторением пройденного», какими казались ей ее роли. Кроме того, рискну предположить, что после Горького и Чехова, после общения с Розой Сиротой, после вершинной русской классики актрису не согревали сыгранные и предлагаемые ей характеры.
Позволю себе еще немного пофантазировать.