Людмила Чурсина. Путь к себе

Если бы в спектакле «Молва» Людмиле Чурсиной предложена была роль Ларисы Максимовны Садофьевой, прошедшей путь от пламенной революционерки до растратчицы на базе, которую она возглавила в 20-х годах, женщины, утратившей веру в неизменность нравственных ценностей, наверное, здесь актриса могла бы раскрыться значительно интереснее, чем в роли Али Батюниной — достаточно прямолинейной и менее богатой на оттенки характера. Но случилось то, что случилось. Вероятно, в какой-то мере сработал частый в театре и кинематографе стереотип: Чурсина была исполнительницей сильных, волевых женщин, хотя… и в Ларисе Садофьевой черты эти были выражены сильно и интересно.

Не произошло…

В недавнем интервью Галине Смоленской для журнала «Страстной бульвар, 10», Людмила Чурсина вспомнила 60-й сонет Шекспира: «О, творческая зрелость, чуть она наступит, борьбе с затменьем настает черед, и время рушит то, что созидало…»

Так наступала творческая зрелость актрисы…

И совпала с моментом, когда снова вмешалась Судьба — Юрий Еремин пригласил Людмилу Чурсину в Москву, в Центральный театр Советской армии на так долго манившую актрису роль Настасьи Филипповны.

Об этом речь пойдет в следующей главе, посвященной работам актрисы на подмостках Центрального академического театра Советской (ныне — Российской) армии. Сейчас же хотелось бы поразмышлять над некоторыми моментами, которые представляются мне очень важными в ее судьбе.

Живя в Ленинграде, Людмила Чурсина много снималась (о ее киноролях написано в предыдущей главе, но к некоторым надо будет еще возвращаться), и, как мне кажется, подлинного удовлетворения и духовного обогащения роли в кино ей не приносили (по крайней мере, целый ряд из них). Как правило, были они главными, но истинной психологической глубины не содержали. Может быть, отчасти складывалось так и потому, что Людмила Чурсина все же во многом, как представляется, была и осталась актрисой, предназначенной на роли женщин из русской (в большей степени), мировой и советской классики. И ее, как отмечали, «несоветская» внешность, несмотря на выразительные работы в «Донской повести», «Журавушке», «Виринее», и — главное! — внутренний мир взрослеющей и накапливающей опыт женщины были подчинены именно этому. Ведь как большинство представителей ее и следующего поколения, она не могла не отличаться той «книжностью», которой была насквозь пропитана наша жизнь, а основным кругом чтения являлась именно классика, впитывая образный и идейный мир которой мы отнюдь не «учились понемногу чему-нибудь и как-нибудь», а твердо усваивали на всю жизнь, часто неосознанно, модель поведения вполне определенную.

Рассказывая в одном из интервью, как она самыми разными способами пыталась спасти своего мужа Владимира Фетина, когда он находился в долгом творческом простое, от пристрастия к алкоголю, в какой-то отчаянный момент дойдя даже до попытки самоубийства, Людмила Чурсина вряд ли отдавала себе отчет, но все же, думается, вспоминала о том, что одной из характернейших черт героинь русской классической литературы у Толстого и Достоевского, Тургенева и Гончарова была именно эта черта — перевоспитание любой ценой своего избранника, протянутая рука, на которую он должен был опереться в своей слабости, о чем уже шла речь выше.

Тем более что к тому времени в ее актерском багаже была такая роль, как Саша Лебедева в нетипичной трактовке Арсения Сагальчика, о чем уже тоже немало говорилось. Но здесь я имею в виду лишь одну сторону характера, слишком мало значащую сегодня, — книжность и воспитанную ею мечтательность, переносимые в реальную жизнь порой без каких бы то ни было оснований.

Эта неосознанная чаще всего черта личности — из разряда тех, что сформировала несколько, по крайней мере, поколений, став твердой чертой характера. И у Людмилы Чурсиной, как мне кажется, она, эта черта, проявилась достаточно рано и сильно. Особенно привлекательно была она продумана и воплощена актрисой и в спектакле «Иванов», где ее Саша, пытаясь, по определению Светланы Хохряковой, спасти больше себя, нежели Николая, жаждала вырваться из той среды, в которой родилась и сформировалась — но сформировалась именно под влиянием круга чтения в личность, этой среде противостоящую, ищущую идеалы. И Иванов казался ей союзником, помощником на этом пути, где они смогут опереться друг на друга, движимые одними духовными целями. И чем больше убеждалась она в том, что цели Николая в достаточной мере размыты и неопределенны, тем более страстно пыталась уверить себя самое в противоположном…