Людмила Чурсина. Путь к себе

Вот что справедливо писала об актрисе в своей рецензии Валерия Гуменюк: «И как же мастерски, отточенно, искусно играет Людмила Чурсина постепенное преображение своей героини, возвращение ее в мир, к музыке, а значит, и к жизни, и к забытым когда-то удовольствиям. Как жадно внимает она рассказам Лоры, не забывая, однако, при каждом удобном случае показывать всю пропасть между собой, всемирно известной пианисткой, и какой-то наглой выскочкой. И как меняется ее отношение к девушке по мере их общения: Лив становится все мягче, все нежнее, словно пытаясь излить на Лору ту любовь, которую не успела дать собственному сыну. Конечно, нельзя не сказать об удивительной пластике рук актрисы: они не прикасаются к музыкальному инструменту, но как будто поют какую-то свою, особую песню, расставляют акценты, зовут, отталкивают, говорят порой больше, чем слова героини… Выход Лив в роскошном красном платье воспринимается как лебединая песня великой пианистки. Невероятный успех (совместного концерта. — Н. С.) сменяется драматической развязкой: сломленная, раздавленная Лив после чтения дневника ее сына падает на сцену, словно подстреленная птица, обагренная кровью, падает, чтобы уже не подняться вновь».

Спектакль Александра Бурдонского очень сложен, потому что в нем звучат вечные вопросы, ни перед каким временем не отступающие, потому что его мелодия сложена не только из фрагментов великих композиторов, но и из превосходной музыки Владимира Багрова, вдохновенно и сильно продирижированной режиссером и актрисой, ведающими тайну клавиш наших душ.

Своеобразным ключом к спектаклю «Игра на клавишах души» стали вынесенные на программку слова режиссера: «Мы все замкнуты на себе. Неужели для того, чтобы мы почувствовали какую-то близость друг к другу, связь друг с другом, нужны обязательно война, потоп, чума?» И здесь, как представляется, речь идет не об одной лишь пьесе Нино Харатишвили — эти слова воспринимаются без всякого преувеличения как своеобразный девиз режиссера и актрисы, принадлежащих одному поколению.

Может быть, и на этом основано их прочное взаимное доверие?..

В 2016 году вышел последний спектакль Александра Бурдонского в Театре Российской армии «Этот безумец Платонов» по чеховской «Безотцовщине» с Людмилой Чурсиной в роли генеральши Анны Петровны Войницевой.

Судить об этом спектакле по первому впечатлению было очень и очень сложно — в него надо было вжиться, посмотрев несколько раз, чтобы осознать ту невымышленную новизну мысли режиссера, с которой наше стереотипное мышление не желает смиряться, сопротивляется даже и тому, к чему мы привыкли в работах Александра Бурдонского едва ли не с первых его спектаклей: подробность, которой он никогда не жертвует, пристальное внимание к тексту, проработка характеров и их тонкая, порой причудливая связь с эпохой создания и — с днем сегодняшним.

Скорее всего, наше внутреннее сопротивление поначалу связано с тем, что Антон Павлович Чехов для нас, может быть, с каждым годом все более отчетливо становится в ряд тех, кто не просто обозначил, но закрепил понимание русской интеллигенции на переломе веков со всеми их мучительными поисками своего места и назначения в жизни, с сомнениями, надеждами, невозможностью веры и любви. И мы навсегда привязались к Чехову «Иванова» и «Дяди Вани», «Трех сестер» и «Чайки», «Вишневого сада», до сегодняшнего дня ощущая нашу духовную связь с его персонажами, чувствуя, словно собственную, их тоску, порывы к другой, совсем другой жизни.

Когда-то, несколько десятилетий назад, замечательный режиссер Анатолий Иванов поставил в Воронежском драматическом театре «Безотцовщину» под поэтическим, возвышенным названием «Прости меня, мой ангел белоснежный…», определившим весь эстетический строй спектакля. И покорил им без исключения всех, кому довелось видеть эту работу. До боли красивый, спектакль «Прости меня, мой ангел белоснежный…» отзывался в душе той недостижимостью гармонии, которая свойственна всем, которая тревожит и дразнит каждого.

Александр Бурдонский через десятилетия, обогащенный уже иным опытом жизни, читал самую первую, далеко не совершенную пьесу Чехова принципиально иначе.

И дело не просто в том, что читал — режиссер представляет нам совершенно незнакомого Чехова, первое прикосновение будущего писателя к драматургии. В этой пьесе нет строгости и стройности сюжета; нет определенности характеров; здесь обилие мелодраматических «узелков», наслоений событий. Но едва ли не самое главное заключается в том, что в «Этом безумце Платонове» нет того привычного для нас в драматургии Чехова круга интеллигенции, который в ту пору, когда он писал, был Антону Павловичу еще плохо знаком.