Людмила Чурсина. Путь к себе

И в этом смысле Платонов, очень ярко сыгранный Игорем Марченко, представитель сегодняшнего поколения молодых и не очень молодых людей, тратящих себя, свои душевые и физические силы попусту — в пьянстве, наркотиках, случайных связях, приводящих постепенно к агрессии, к неприятию этого мира и желании истребить его.

Или — себя…

Как видно по этой главе, режиссер Александр Бурдонский был мастером четко выстроенного, я бы даже взяла на себя смелость сказать, выстраданного материала, в котором случайностей не обнаружишь. Он всегда выбирал пьесу, где обнаруживал что-то важное для себя именно в этот момент жизни, но никогда не забывая об артистах: Бурдонскому необходимо было не просто «распределить» их, но непременно раскрыть какие-то новые штрихи, дать возможность творческого и личностного роста. А, надо заметить, для режиссера эти два роста всегда были неразделимы — очень много значили для Александра Бурдонского внутренняя наполненность личности, ее стремление к духовному мужанию не ради одной только роли, а ради собственного самосовершенства, ради обогащения жизни в ее полноте…

И его спектакли дарили артистам эту счастливую возможность.

Как дарили возможность постижения себя и окружающей жизни зрителям.

В цитированном уже интервью Александр Бурдонский говорил об отношении к современной драматургии, к которой никогда не обращался (за исключением пьесы Нино Харатишвили). И, думается, к словам режиссера стоит внимательно прислушаться, потому что в них сокрыто значительно большее, нежели отношение к тому или иному литературному, драматургическому течению: «Я не за разрушение, я за созидание. Наверное, это вообще тенденция нового поколения — скорее разрушать, чем созидать. Мне кажется, что театр никогда не был агрессивен. Он никогда не воспитывал в человеке агрессивные чувства. В отличие от некоторых современных спектаклей. Кинематограф мог быть агрессивным, театр — нет. У него другая интонация в мировом оркестре. Когда тебя призывают быть агрессивным, у человека что-то закрывается внутри. А театр, наоборот, всегда что-то открывает у тебя в душе — я был тому свидетелем не раз».

Это — четко сформулированная программа, идеологическая и эстетическая, для режиссера Александра Бурдонского, твердо знавшего, какие именно темы и мотивы помогут сегодня человеку открыть в своей душе ростки добра, созидания, сочувствия и сомыслия.

А есть ли что-то важнее?..

Я принадлежала к значительному числу тех, кто высоко почитал незаурядный талант Александра Васильевича Бурдонского. Были у него спектакли, которые не вызывали у меня глубокого погружения в сплетение его режиссерских и личностных мыслей и чувств, но их было неизмеримо меньше, чем тех, что захватывали властно и сильно и не отпустят воспоминаний уже никогда. Мы были знакомы давно, но близость восприятий, отношение к традициям культуры, непреходящая любовь к классике в любом из жанров и направлений в последнее десятилетие его жизни сделало нас настоящими друзьями-единомышленниками.

И еще одно замечательное, столь редко испытываемое чувство — с ним было хорошо молчать, потому что это молчание всегда было насыщенным, в котором обеими сторонами ощущались непрерывность, продолжение общения. Совсем недавно Людмила Алексеевна Чурсина сказала мне, насколько важно было для нее помолчать с Александром Васильевичем, чувствуя мысли и эмоциональное состояние друг друга…

Значит, так оно и было.

Боль, испытанная в месяцы его болезни и с уходом, не притупляется. В репертуаре театра осталось лишь несколько спектаклей Александра Бурдонского, но они живут, потому что артисты наполняют их неизбывной памятью о своем режиссере и чувством потери, взывающей к обостренности памяти о Мастере.

А зрители по-прежнему идут на них, чтобы вновь испытать радость и боль от прикосновения к Подлинному…

Глава 5. «Дело, которому ты служишь…»

Название первого из романов трилогии Юрия Германа даже не возникает, а почти невольно всплывает в памяти, когда думаешь о Людмиле Чурсиной. Это — совершенно особая и совершенно естественная для актрисы линия ее судьбы; линия, с которой связано очень и очень многое.

На предыдущих страницах говорилось уже о том, что дети военных, особенно рожденных перед самой Великой Отечественной или во время нее, или вскоре после окончания, обладают той генетической памятью, что является своего рода «фантомной болью».

Дети военных, на протяжении отрочества и ранней юности кочевавшие по миру, жившие в военных городках или даже в городских квартирах, но в военном окружении, впитывали в себя атмосферу воинского (фронтового) братства, гордились своими родителями, отстоявшими на фронте и в тылу великую Победу, спасшими мир от чумы, росли в условиях естественного, специально никем не навязываемого патриотизма и страстного желания совершить свой, пусть небольшой, но подвиг служения своему Отечеству, своему народу. Вспомнив те профессии, о которых они мечтали и которые нередко выбирали, — мы легко убедимся в этом.