Людмила Гурченко. Золотые годы

Эти отношения переросли в более близкие, после концертов мы собирались вместе или в гостинице, или у наших друзей дома. Мама у Яны оказалась очень остроумной, веселой и жизнерадостной женщиной, по профессии она скульптор! Время пролетело быстро. И уже надо собираться домой. Люся всю поездку как-то очень напряженно за мной наблюдала, видно, ее интересовало, заиграет ли во мне папина кровь, как на меня подействует «земля обетованная»? Да, на меня подействовала «земля обетованная», у Стены Плача в Иерусалиме у меня тихо капали слезы, я представлял своих дедушку и бабушку и еще многих родственников на пути к газовой камере, я вспоминал папины рассказы о еврейских традициях, праздниках, о Песахе и о частых вечерах дома, когда папа рассказывал о своей семье. Да и сама Святая земля делала свое дело. Недаром она Святая. Ну вот мы прилетели в Москву.

Не могу сказать, что наши отношения потеплели после гастролей, но такие поездки всегда улучшают моральное состояние. Все же огромный успех, горячий прием, да и всенародная израильская любовь… Это действует. Но из состояния «ледникового периода» мы не вышли. По-прежнему меня не замечают, короче, я – тень! И тут опять «вдруг звонок». Предлагают прекрасную роль у режиссера Николаевой в фильме «Сексказка» по рассказу Владимира Набокова. И роль главная. Но играть надо черта, дьявола. Как ни удивительно, это нисколько не испугало Люсю.

Немножко отвлекусь. Мне было непонятно отношение Люси к Богу. Я ее ни разу не спросил, крещеная она или нет. Она никогда не обращалась к Богу и не ходила в Храм. Дома было много икон, но Люся с иконами не «общалась». Крестом себя не осеняла. И когда святой отец предупредил, что такую роль нельзя играть, Люся не обратила на это внимания.

Напряжение чуть-чуть спало, но совсем чуть-чуть. Начались подготовки к съемкам, и Люся уезжает на первую пробу. Все прекрасно, она утверждена.

Начались съемки. Ранее я присутствовал почти на всех съемках, часто прилетал, когда были свободные дни. Иногда приезжал сюрпризом, чему Люся всегда была рада. Здесь же на съемках я не был ни разу. И, уже чувствуя приближение развязки, понимаю, что приговор мне уже вынесен. Люся все решила. Без объяснений, без разборок, которых мы оба не переносили. Решено. Ладно. Вдруг однажды, перед очередным выездом в Вильнюс (там снималась картина), Люся немного сменила гнев, но не на милость, а как бы, на примирение. И улетела. На следующий день я начинаю искать, где она живет. В какой гостинице. Нахожу. Но… опять холодный голос, безразличие.

– Может быть, мне прилететь к тебе?

– Не надо, – отрезала Люся.

Ладно, думаю, полечу сюрпризом. И тут я понимаю, что мне не хватает денег на билет. Такого еще не было. Но я же не работаю уже несколько месяцев, и, естественно, мне неоткуда их взять. Я ездил к родителям, иногда брал у них какие-то деньги, но на билет не хватает все равно. И родителей сейчас нет в Москве.

Леля очень переживала, видя, как мы стали жить. Мне кажется, что она даже «осмелилась» поговорить об этом с Люсей, но, видно получила грубый отказ. Мы часто сидели с ней вечерами, почти каждый день, и обсуждали ситуацию. Леля сама не понимала, что происходит. И тут я прошу у нее совета, лететь мне в Вильнюс или нет. Я сам не понимал, что делать? Леля не сказала ни да, ни нет. Она, прожив жизнь с Люсиным папой, была очень осторожна в принятии решений, прежде чем ответить, обдумывала каждую фразу. И все же я полетел вечерним самолетом, почти без денег, хватало только на обратный путь. Прилетел вечером, пока добрался, было уже около девяти вечера. Прихожу в гостиницу, поднимаюсь, стою у дверей, нервы натянуты как струны. Открываю дверь, она не закрыта. Вижу: накрыт небольшой столик, сидят четыре человека, дым, значит, курят, Люся медленно повернула ко мне голову:

– Это Костя, – недовольно сказала она. – Садись с нами.

Вялотекущий разговор быстро затих. Люди собрались и попрощавшись ушли.

– Зачем ты приехал?

Я ждал именно этого вопроса. Но ответа у меня не было.

– К тебе.

– Но я тебя не звала.

– Ну так я улечу обратно.

– Улетай, – равнодушно отрезала Люся.

Я посидел немного, встал.

– Если нет рейса, ты можешь переночевать, а утром улетишь.

Боже мой, какой жест доброты! После 18 лет совместной жизни – «можешь переночевать». Спасибо! Всю ночь мы не сомкнули глаз. Люся меня уверяла, что я изменился. А я уверял, что изменилась она. На бумаге эти слова выглядят скучно и безлико. На самом деле то была такая буря, что в один момент мне вдруг стало очень жарко, я лег на пол и прислонился головой к холодной плитке. Она молча и равнодушно смотрела. Часа в четыре утра я уехал в аэропорт и улетел в Москву. Леля, увидев меня, все поняла. Не было никаких расспросов.

– Даже не знаю, что вам и сказать…

Через два дня прилетела Люся. Напряжение достигло апогея. Опять начались разборки: кто, с кем, где, кто предатель… Я взял паспорт и свой любимый одеколон и пошел к двери. В спину я слышал совершенно несправедливые слова и оскорбления… Тут подошла Леля.